Кондрат Булавин. Дмитрий Петров-Бирюк

тебе! – обрадованно воскликнул Григорий. – А мы, Лунька, думали, что ты погиб.

      – Покуда еще живой.

      Проснулись казаки, обступили Хохлача.

      – Где ты, односум, пропадал? – спросил его Булавин.

      – Э, Кондратий! – измученно отмахнулся Лунька. – У колдуна в гостях был… Дайте, братцы, хлебнуть меду, горло пересохло…

      Утолив жажду, Лунька рассказал о своих приключениях.

      – Ну, добре, что жив остался, – проговорил Булавин. – А мы тебя уж было похоронили… Ложись, браты, а то до света не много осталось. Надобно хоть малость поспать…

      Казаки снова улеглись, и вскоре все спали под охраной ровно и ласково освещавшей лагерь гулебщиков бугроватой неяркой луны.

      Глава XI

      Возвращались охотники домой уже поздней осенью.

      У Донецкого городка они поровну раздуванили добычу, никого не обидели. Даже деду Остапу выделили часть, хотя тот долго отказывался.

      – Да на що мне? – протестовал он. – Я ведь даже ни единого горобца[43] не убил… Я и тем ублажен, що ходил с вами на потеху, стары кости размял…

      Но казаки настояли, чтобы он взял свою долю.

      – Ну, спасет вас Христос, братове, – растроганно поблагодарил он. – Повезу свою долю до односумов.

      Дед Остап этот год проживал в становой избе Трехизбянского городка. Кроме него, там еще жило восемь одиноких казаков. У них был один котел и одна сума.

      Кто бы из них что ни добыл, все складывали вместе и пользовались всем равно. Единственно, что было личной собственностью каждого из них, – это деньги и оружие.

      Старый запорожец в последнее время все подумывал пойти жить в Борщевский монастырь, куда под старость уходили на житье многие одинокие казаки. При дележе добытого в набегах казаки богатую долю всегда выделяли этому монастырю.

      Но старику все еще казалось рано расставаться с вольной жизнью. В монастыре ведь не ударишь по звонким струнам домры, не запоешь казачью удалую песню.

      Вблизи Донецкого городка казаки стали разъезжаться. Семен Драный с тремя казаками провожал Кондрата и заодно других трехизбянцев до дому.

      Трехизбянский городок был обнесен крепкой, надежной двойной надолбой[44]. Между частоколами насыпана и туго прибита земля. По валу ходил с ружьем караульный казак. Он зорко вглядывался во все стороны: неровен час – налетят нагайцы или калмыки, застигнут врасплох.

      Ходил караульный по тарасам[45], напевая песенку:

      На усть Дона тихо-ого,

      На краю моря синего-о,

      Построилась башенка.

      Башенка высо-окая,

      На этой на башенке,

      На самой на маковке,

      Стоял часовой ка-азак,

      Он стоял да умаялся-а…

      Перед взором его как на ладони раскинулась огромная, посеребренная инеем, бурая равнина, покрытая мелким кустарником, мелкой лесосекой. У городской надолбы, извиваясь змеей, бежит по займищу речка Айдарка. На берегу бабы полощут белье, колотят его неистово вальками. Старики

43

Горобец – воробей.

44

Надолба – вкопанные в землю столбики, образующие защитную ограду.

45

Тараса – здесь старинное название крепостной стены.