Кондрат Булавин. Дмитрий Петров-Бирюк

сдурил… Люба мне Матрена! Люба!.. Ей-богу, люба!..

      Атаман Шуваев Ерофей, опустив на его плечо тяжелую руку, сурово проговорил:

      – Ты что ж, Воробьев, смеяться, что ль, вздумал над кругом? Гляди, парень, а то плохо тебе будет. Круг может тебе и батогов горячих всыпать. Дело сделано, теперь не переделаешь.

      Оттолкнув Воробьева от турчанки, он потянул ее за руку и подвел к растерянному Митьке Туляю.

      – Вот теперь твой муж, – сказал атаман турчанке. – Люби его и слушайся.

      Матрена стояла, опустив голову, всхлипывала. Досадуя на свою слабость, Сережка Воробьев принял разудалый вид и грубо крикнул Митьке:

      – Эй ты, чертоплюй, а что дашь-то за нее?.. Думаешь, мне ее жалко? Вот еще! Только ты должон уплатить.

      Но какие у Митьки богатства? За что он мог бы выкупить себе жену? У него были только сапоги, кафтан да случайно уцелевший серебряный рубль.

      – Возьми вот кафтан зеленого сукна, – сказал он.

      – Кафта-ан? – хрипло рассмеялся Воробьев. – Угорел, что ли, ты? На что мне сдался твой кафтан? Я за турячку, может быть, чуть жизни не решился в походе, а ты ка-афтан…

      – Хочешь, сапоги еще впридачу дам?

      – Какие? – деловито осведомился Воробьев.

      – Новые, – оживился Митька. – Добрые!

      – И рупь на пропой, – решительно заявил Воробьев.

      – Ладно, – охотно согласился Митька. – Только ты погоди, я зараз отведу турячку в курень и принесу тебе кафтан с сапогами да рупь.

      Распив обильный магарыч с казаками по случаю женитьбы, Митька, как православный, русский человек, не захотел жить невенчанным со своей турчанкой Матреной. Так ее назвали на Диком поле. Он попросил чернеца повенчать его с ней.

      «Поп», беглый чернец, заупрямился.

      – Она же басурманка, – сказал он. – Грех на душу не хочу брать.

      – Да ведь она прозывается Матреной… Крещена православным именем, – убеждал попа Туляй. – Звать же ее по-нашему, православному – Матрена.

      – А кто ее крестный отец и мать?

      – А этого я, ей-богу, батюшка, не ведаю, – растерялся Митька. – Надобно б у Воробьева спросить, да он уехал на житье куда-то в низовья… А Матрену я пытал, да ведь она ж этого чоха-моха не понимает… Уж повенчай, батюшка, за ради бога, я тебе серну за это убью и приволоку.

      Поп стал сговорчивей.

      – И лису мне еще на шапку убей.

      – Ладно, батюшка, убью и лису, только повенчай. Я тебе еще и пару зайцев принесу. Сам знаешь, охотник я лихой да удачливый.

      – Приходи завтра с турячкой к часовне, – сказал поп. – Так и быть, уж возьму грех на душу – повенчаю. Отмолю бога, на ту зиму все едино думаю идти монахом в монастырь…

      На следующий день Митька подстриг бороду и в кружок волосы на голове, надел чистую холстинную рубаху и велел недоумевающей турчанке идти с собой.

      Шел он по улице, торжественно ступая и блаженно улыбаясь. Встречавшиеся казаки с удивлением смотрели на него, изумляясь его праздничному виду.

      – Куда, Митька, собрался?

      Туляй хитро