Тропою испытаний. Смерть меня подождет. Григорий Федосеев

ворчливый перекат, снова простучали по гальке копыта, и вскоре незнакомцы тоже подъехали к стоянке.

      – Это страшно большой кобель! Не тронет? – пугливо посматривая на Кучума, спросил передний.

      – Нет, не бойтесь!

      – Тогда, будь другом, отпусти его, пусть он нашему кобелю сон разгонит: на ходу спит, пропастина! – И, обернувшись к реке, крикнул почти ласково: – Майто, где ты? Утонул, что ли?

      Василий Николаевич подложил в огонь сухих дров, и вспыхнувшее пламя отбросило к лесу темноту. От реки оторвалась серая тень Майто. Это был старый пес, с морщинистой мордой, облезлыми боками, кривоногий. Он, даже не взглянув на взбудораженных собак, подошел к костру, бесцеремонно стряхнул со своей шубы прямо на нас воду и тут же улегся.

      Старики подвели оленей к ближней ели, и, пока они управлялись с животными, я успел рассмотреть каждого из них. Один был низенький, живой и разговорчивый. Его сухощавое туловище, сгорбленное под тяжестью прожитых лет, обтягивала ветхая, в заплатах, дошка. Непропорционально большую в сравнении с туловищем голову прикрывали космы жестких, черных как смоль волос. Крошечные же глаза старика сохранили что-то молодое, ястребиное, острое. С юношеской подвижностью он расседлал своего вьючного оленя и тут же стал помогать товарищу.

      Второй был полной противоположностью первому. Большой, отяжелевший, мешковатый, кривой в плечах, он напоминал корявый пень. Да и лицо у него было какое-то деревянное, застывшее, с толстыми губами, обветренными досиня. Он отвечал на наши вопросы односложно, слабеньким, тоненьким голоском.

      Когда старики подошли к костру, мы поздоровались и с минуту стояли молча, осматривая друг друга. Одеты они были по-эвенкийски: в дошках, унтах и сшитых из лосины штанах. На тонких ремешках, перекинутых через плечо, висели кожаные сумочки с патронами. У поясов болтались ножи. В их медлительных движениях, в холодноватом взгляде темных глаз таилось удивительное спокойствие, даже безразличие ко всему окружающему, словно они давно путешествуют вместе с нами и все здесь в лагере им знакомо до мелочей.

      – Ну и лохматый кобель, что черт в зиму! – произнес низенький все еще с опаской поглядывая на Кучума.

      – Откуда и куда едете? – не выдержал я.

      – Мы пастухи Ироканского колхоза, с оленями тут по Мае кочуем. Приехали проведать старика, давно не встречали, шибко давно, – ответил он, приседая на корточки у костра и доставая трубку.

      – Это вы про Улукиткана?

      – Ну да… Не упусти он раненого зверя, мы бы так и думали, что старик давно ушел к предкам, а он, вишь, еще топчет землю.

      – Неужели по раненому зверю догадались, что здесь находится Улукиткан? – удивился я.

      – Узнали… – ответил тот равнодушно. – Тайга, друг, большая, однако от зрячего в ней не спрячешься.

      – Но ведь зверя мог ранить любой из нас.

      – И то правда. А этого стрелял Улукиткан. Ты думаешь, я обманываю?

      Я вспомнил, что два дня назад старик действительно ранил сохатого.

      – Вчера мы зверя убили, – продолжал старик. –