Тропою испытаний. Смерть меня подождет. Григорий Федосеев

нерешительности. Я бросился к карабину. Василий Николаевич хотел поймать собак, да не успел – они уже неслись вверх по распадку через рытвины, стланики, прыгали по размякшему снегу. Нам ничего не оставалось, как только ждать.

      – Кто бы мог там быть? – подумал я вслух.

      – Это все Бойка выдумывает! Наверно, спросонья не разобралась, бросилась зря, да и того заманила. Смотри, куда их понесла нелегкая – за сопку! – ворчал Василий Николаевич.

      Собаки скрылись за отрогом.

      Я подбросил в огонь дров, и мы занялись своими делами. Затихал суетливый день. С потемневших вершин спускались вечерние тени. Все тише и тише становилось в лесу.

      – Что-то долго собак нет, – сказал Мищенко, бросая тревожный взгляд на их след.

      – Зря бегать не будут, пусть потешатся.

      – А что, если я поднимусь на седловину, послушаю: может, они близко лают?

      Набросив на плечи телогрейку, Василий Николаевич мгновенно исчез. Было слышно только, как торопливо взбирается он по россыпи, как, удаляясь, все слабее и слабее доносится стук камней под его ногами.

      Но вдруг до меня долетел продолжительный шум. Я вскочил. Василий Николаевич бежал с седловины вниз. Вот он на минуту задержался, снял шапку, послушал и с еще большей поспешностью бросился вниз по россыпи.

      – Зверь! – крикнул он не своим голосом.

      – Где?

      – За горою. Веришь, такой рев там, будто кто шкуру с него сдирает!

      – А собаки где?

      – Не слышно.

      – Наверно, поймали молодого медведя, он и орет.

      – Что ты, там не один зверь! Собирайся скорей! – торопит он меня, а сам на ходу заталкивает в магазинную коробку карабина патроны.

      Надеваю ичиги, ищу затерявшийся нож и на ходу проверяю карабин.

      Мы быстро пересекаем распадок. Тут уж не до выемок, не до кустов, все кажется ровным, доступным. В такие минуты не знаешь сам, откуда в тебе берутся и сила и ловкость.

      Впереди бежит Мищенко, легко бросая с камня на камень пружинистые ноги. Но вдруг на ходу он поворачивает ко мне лицо с наплывшими на лоб морщинами:

      – Кажется, я слышал визг… Может, звери собаку поймали?

      – Тогда мы опоздали…

      Тревожные мысли гонят нас дальше. Взбираемся по склону отрога. Василий Николаевич дышит тяжело, изо рта валит густой горячий пар, окутывая его озабоченное лицо.

      У края надува мы задержались. До слуха долетает, словно из подземелья, глухой, неясный звук, напоминающий не то шум водопада, не то песню.

      Бежим дальше. Вот мы и наверху.

      – Собаки лают в ключе! – вдруг кричит Мищенко и, подав мне знак следовать за ним, скрывается в стланике.

      С соседнего распадка ясно доносится звериный рев, и будто издалека сквозь него просачивается еле уловимый лай собак.

      Быстро догоняю Василия Николаевича, и мы спускаемся в распадок.

      Рев то затихает и переходит в злобное рычание, то с новой силой потрясает горы. Ему вторит эхо.

      Нас молча обгоняют два ворона.

      Пробегаем