Тропою испытаний. Смерть меня подождет. Григорий Федосеев

о чем вспоминать старику.

      За разговорами не заметили, как наступила полночь, пеплом подернуло рубиновую россыпь костра и над рассказчиком и над лагерем сомкнулась тьма.

      Забравшись поглубже в спальный мешок, я пытался уснуть, но в голове занозой застряли события дня: и волчий вой, и угловатый кусок свинца, и появление стариков, и их рассказы. Мною вдруг овладело странное чувство: я был рад встрече с этими древними старцами, и в то же время мне было грустно оттого, что с их смертью бесследно исчезнут обычаи кочевников-эвенков, закроются страницы лесной книги, написанной о снежных бурях, о длинных тропах, бурных реках, звериных следах, о человеческой мудрости. Книги тайн природы, которую могли так хорошо читать старики эвенки…

      За палаткой последний раз вспыхнул и погас костер. Умолкли голоса. В притаившейся ночи спала настороженно-чутко тайга. Где-то далеко в стаде жалобно стонал колокольчик.

      – Ну и задали мне задачу старики! – мямлит, как будто спросонок, Василий Николаевич, шарит руками в потемках и натягивает штаны, сапоги.

      – Ты куда собрался? – спросил я его.

      – Не могу уснуть. Сомнение зародилось – хочу проверить, – буркнул он, распахивая вход.

      В палатку ворвалась струя холодного воздуха. Ветерок шутя перебирал вершины старых елей. Всходила луна. На небе, на земле было пустынно.

      Василий Николаевич вскоре вернулся. Он зажег спичку и показал мне ботинок Улукиткана.

      – Посмотрите, подошва на полранта срезана ножом. Вот они, старики, – истинные академики! Все видят насквозь!

      – А ты разве сомневался?

      – Теперь нет. – И он, забравшись в постель, еще долго ворочался.

      Когда я проснулся, утро точило бледным рассветом восток. Тайга пустовала без ветра, без птичьих песен. Природа еще дремала в сладостных грезах и пробуждалась долго, нехотя. Старики уже оседлали оленей, готовились покинуть наш лагерь. Осикта и Тешка прощались с Улукитканом молча. В глазах у всех печаль. В голове думы: кто знает, сойдутся ли их тропы на последнем, коротком отрезке жизни? Встретятся ли они еще когда-нибудь в этой тайге?

      Улукиткан меняется трубками с узеньким Осиктой и ножами с толстяком Тешкой.

      – Тебе счастье – Улукиткан, береги старика! Таких зрячих уже нет больше и не будет, – сказал, прощаясь со мною, Тешка. – Теперь ты скажи, что нам желаешь в дорогу, и надо ехать: стадо может далеко уйти.

      – Желаю до дому благополучно докочевать, здоровья, спокойной, тихой жизни в своем селении, – ответил я. – Отогрейте себе место в колхозе и живите без забот и хлопот, как другие старики. В колхозе, наверно, есть кому сменить вас?

      Гости недовольно переглянулись и, отвернувшись, молча стали смотреть, как огонь пожирает головешки.

      – Люди есть, да не все теперь тайгу знают, – ответил Осикта после раздумья. – Совсем другой школа учатся, картошку от лука отличают, да они тут не растут, а след волка от собачьего не разбирают, блудят в лесу, время не знают, когда кто родится, где живет. Как можно доверить слепому