Тропою испытаний. Смерть меня подождет. Григорий Федосеев

весна, не оставив для нас ни одной полоски снега. Олени ложатся, не идут дальше. Делаем лабаз и откладываем половину груза. Но и с облегченными нартами уставшие животные еле-еле плетутся.

      По пути еще сбросили часть груза. Оставляем с ним Лебедева со своими людьми и ослабленными оленями. Поздно вечером я с Василием Николаевичем добрел до табора наших проводников.

      – Я же говорил, птица вон как далеко летает, а старое гнездо не забывает, – тепло встречает нас Улукиткан и подает поочередно всем свою маленькую руку. – Однако, неплохо съездили, – добавляет он, кивая головой в сторону нарты с медвежьими шкурами.

      – Неплохо, – ответил Мищенко. – Чего не приходил? Мяса было много.

      – Знаю, шкура без мяса не бывает, да все равно не пошел бы, далеко. Я тоже сохатого стрелял, большо-ой, шибко большой! Однако, не мой фарт: ружье плохо пулю бросало, ушел раненый зверь.

      – Не отчаивайся, – успокоил я его. – Завтра будем пробираться к Мае – может, удача вернется к тебе.

      – Это хорошо. Поедем новое место, там и корм свежий оленям, там и глазам и языку работа найдется, а тут место худой, все надоело, – ответил он и стал помогать распрягать оленей.

      Мы здороваемся с остальными жителями лагеря. Ставим палатки.

      Над стоянкой раскрылатилась белая туча. От костра дым голубыми струями поднимается к макушкам елей. В природе покой, блаженство. Несмотря на поздний час, все еще чувствуется пряный запах хвои, обсохших мхов, маристой воды, смешанный с запахом уже прогретой почвы. Такие вечера бывают только весной в горах, когда надолго устанавливается хорошая погода.

      Медленно вечерело. Засыпала старушка тайга, позолоченная закатом.

      После ужина проводники угнали наших оленей в стадо за километр от стоянки. Мы решили пораньше лечь спать, чтобы успеть отдохнуть за короткую майскую ночь и рано утром тронуться в дальний путь. Я уже разделся. Вдруг снизу, из далекого левобережного распадка Кунь-Маньё, донесся тягучий вой волка. К нему присоединились другие голоса; такая же отвратительная и пугающая песня расплылась по долине.

      Мы с Василием Николаевичем вышли из палатки. Привязанные Бойка и Кучум всполошились и, навострив уши, напряженно прислушивались к наступившей тишине. Над рекой шумно пронеслась стая вспугнутых кем-то чирков. Кто-то непрошеным гостем ворвался в вечерний покой долины, и все настороженно притаилось. Мы долго стояли у затухающего костра, подавленные тоскливым воем голодной стаи.

      – Вы слышите, кто-то ходит по берегу? Да и не один, – таинственно прошептал Василий Николаевич.

      Собаки, натягивая поводки, визжали, пытаясь сорваться, – для них, видимо, ничего загадочного не было в шорохе, что доносился снизу. Мы же с Василием Николаевичем в недоумении поглядывали то на собак, то друг на друга.

      – Звери удирают от волков, – сказал я наугад.

      – Нет, не звери, – возразил он. – Видите – дым вниз тянет? Они бы давно учуяли нас и свернули с реки: человека зверь больше, чем волка, боится.