Кризис Ж. Евгения Батурина

Переживу как-нибудь твою честность.

      – Ну… Короче, один человек уже показывал мне шрам.

      – Девушка?

      – Да.

      – Любимая?

      – Да.

      – Давно?

      – Да.

      – Эй, ты не рассказываешь! За такое интервью журналиста бы, например, уволили.

      – Ладно, слушай. Это случилось здесь, в Сочи, в 1991 году. Мне было пятнадцать лет, ей тоже. Она приехала из Норильска в начале лета, полтора месяца прожила в Сочи с мамой, а потом еще месяц – с отцом. Ее родители разделили отпуск, чтобы она подольше побыла на море. Они снимали комнату у друзей моей тетки, на Цветном, около седьмой школы, в трехэтажке. Тетя однажды сказала, что вот, к Дроздовым приехала девочка, твоя ровесница, покажи ей хорошие пляжи, ты здесь все знаешь.

      – И ты показал. А она тебе за это – шрам на попе…

      – Я вообще-то был очень положительный и скромный. Настолько, что ее мама спокойно отпустила ее со мной на пляж. Мы поехали на Красный Штурм, это здесь недалеко, на автобусе. В автобусе молчали, стеснялись оба жутко, я слово боялся произнести. Вышли, разулись, пошли к бунам, сели там. Не на полотенце же располагаться, это считалось адским мещанством. Я нырнул, чтоб охладиться, выплыл, продолжаем молчать. Она так и сидит в сарафане. Говорю: раздевайся. В смысле, искупайся. И тогда она отвечает тихо-тихо: «Мне зимой операцию сделали, и на животе теперь шрам от аппендицита. А купальник – раздельный…» И чуть не плачет. Так она это непосредственно сказала, так мило, что меня как током ударило. Сижу, ком в горле. А сам болтаю почему-то: «Ты не переживай, у всех свои шрамы». Намекаю, значит, на свой несуществующий жизненный опыт. Она немножко успокоилась, сбросила сарафан, прыгнула в воду, вынырнула, счастливая. И дальше мы не расставались два с половиной месяца. Ездили на разные пляжи – и поближе, на тот же Красный Штурм и Спутник, и подальше, на весь день – в Лоо и Уч-Дере, на Семьдесят третий километр. По-моему, никогда еще я так много не ходил босиком, как в то лето. Иногда водил ее в кино и кафе. Но там нам нравилось меньше, в кафе ведь не спрячешься от людей. Возвращались мы поздно или очень поздно. Ни моя тетя, ни ее родители вопросов не задавали. А тетя еще и стала чаще брать ночные дежурства. Уходя, говорила: «Помни, я тебе доверяю»…

      Я хотела сострить – в том смысле, что доверяла явно зря, но промолчала.

      – Два с половиной месяца в пятнадцать лет – это много, – продолжил Боря. – Но лето наше все равно закончилось. Пятнадцатого августа она уехала. Как прощались, лучше не вспоминать. У меня температура держалась несколько дней, тетя была в ужасе. Думал, вернусь в Воронеж, станет легче. Но тут мои родители сказали, что надо остаться в Сочи и пойти здесь в школу. И я ходил – а еще ходил мимо дома, в котором она жила, по бульвару и тропинкам, где мы гуляли…

      – Вы с ней не переписывались? – спросила я.

      – Поначалу да. Она обещала вернуться на следующий год. Но потом написала, что летом они переезжают в Питер. И дальше следы ее затерялись.

      – А вот у тебя остался след. Шрам даже, – вздохнула я. – Как ее звали?

      – Яся, – сказал он негромко. – Ярослава.

      Боре нравятся