Или кормить акул, или быть акулой. Шон Чарт

за его одеждой.

      Затем он вооружался пузырьками с мисками – масляными духами без содержания спирта, и обтирал ими шею, запястья, щиколотки, и остатками масла на руках проводил по бритой голове. Иногда с утра он брал лезвие и доводил свою голову до блеска, а затем брал бритвенную машинку, настраивал насадку и проходил по щекам, подбородку и шее.

      Мое же утро состояло в том, чтобы нацепить домашние спортивные штаны, надеть тапки, зайти в ванную, сполоснуть полный бардак на голове водой, почистить зубы и одеться. Завтракать в пост нельзя, но я обычно и вовсе не завтракаю, потому что с утра у меня не бывает аппетита. Не знаю, с чем это связано, но, если я и ем с утра – то всегда нехотя.

      Когда я омыл волосы водой и высушил их, я вышел из ванной и увидел полностью готового к выходу Лорса. У него были синяки под глазами и бледные губы. Он глядел в одну точку и продолжительно зевал.

      – Зря ты не спишь, Лорс.

      – Саид, не думаю, что тебе можно меня ругать.

      – О как.

      В прихожую вошел отец, и он был такой благоухающий и свежий, что его хотелось обнять.

      – Ну, что? Выходим?

      – Мама спит? – спросил я.

      – Естественно, она не поедет, – нахмурился папа. – Кто будет за Люлюкой смотреть?

      – Да я и не говорю, чтобы она ехала с нами… попрощаться хоть можно?.. она спит?

      – Да, спит.

      – Ладно. Тогда созвонюсь с ней уже из Грозного.

      Я вошел в свою комнату, чтобы закинуть в рюкзак телефон и зарядное устройство. Я взялся за выдвижную ручку своего чемодана и потянул на себя, нажав на кнопку.

      – Я сейчас, взгляну только на них… – сказал я, выкатив чемодан в коридор.

      Зайдя в спальню родителей, где освещенная сквозь тонкие занавески небесной голубизной, под простыней спала мама, я сначала с грустью поглядел на нее, а потом нырнул головой в кроватку Люлюки. Я поцеловал ее теплую розовую щечку, и мне очень сильно захотелось ее мягенько укусить.

      – Мам, я тебя люблю, – шепотом сказал я, и, посмотрев на сестренку через деревянную клетку ее белой кроватки, добавил: – И тебя, Витас.

      Отец, вошедший, чтобы поторопить меня к выходу, был вынужден тут же выскочить обратно, потому что захрипел в сдерживаемом смехе.

      Мама и сестренка не шелохнулись, но я машинально им помахал. Мне сделалось грустно.

      – Алелай8, какой же ты гад, – мой отец утирал слезы смеха, когда я взял чемодан и переступил порог.

      Я печально улыбнулся, и мы вышли к машине, загрузив мой чемодан в багажник. Мы были безмолвны. По лицу Лорса было видно, что он тоскует. Или даже горюет. Мне стало совестно, ведь я никак не ожидал, что ему будет настолько тяжело смириться с моим переездом.

      Когда мы выехали, на часах было восемь часов утра. Было прохладно и серо, ибо синева напускала на себя угрюмые тона. Ветра не было, не было шума, и редко пролетавшие мимо автомобили ранили мои уши много сильнее – потому что эти звуки были наглым вторжением в спокойную тишину и идиллию, написанную птичками, возвещавшими утро из-под зеленых и ребристых, точно кольчуга,

8

Алелай – широко используемое непереводимое междометие на чеченском языке.