Кровь хрустального цветка. Сара А. Паркер

экзо, что остановиться было бы сущей пыткой.

      Беда в том, что Рордин не знает о наших тренировках, и я предпочитаю продолжать в том же духе. Единственной причиной, почему я вообще на них согласилась, стало то, что Бейз однажды проговорился, мол, Рордин бы не одобрил, чтобы я училась сражаться, как его воины. Не буду врать, что, поступая вразрез с его грубыми убеждениями, я не получаю некоторого болезненного удовольствия.

      Однако порез на ноге?.. Не сомневаюсь, что если Рордин его осмотрит, то сразу поймет, откуда он взялся.

      – Итак? – интересуется Рордин с жесткостью, которая буквально умоляет меня солгать.

      И я делаю то, что выходит у меня лучше всего. Потому что ложь – маленькая хорошенькая маска, которую мы цепляем на слова, чтобы придать им удобоваримый оттенок.

      Расправляю плечи, нахожу в себе стержень.

      – Да ничего серьезного. Споткнулась на лестнице, отсюда и все царапины.

      Слова текут как шелк, но судя по тому, как Рордин вскидывает темную бровь, он знает, что мой язык нечист.

      Делаю глоток сока, причмокиваю от резкого привкуса.

      – Шагу ступить не умею.

      – Говоришь, не умеешь?

      – Угу-м.

      Рордин откидывается на спинку стула, положив лодыжку одной ноги на колено другой. Его ботинок покрыт грязью, сажей и…

      Кровью.

      Отвожу взгляд, медовые булочки оседают в желудке кусочками свинца.

      Ну, по крайней мере, он сменил рубашку.

      – Что ж, тебе стоит быть поаккуратнее, – упрекает меня Рордин, взмахом руки отсылая служанку, которая пытается налить ему сок из большого запотевшего графина. Она одета в традиционные для наших земель тряпки: черные штаны, черная ливрея, черные ботинки. На лацкане мерцает серебряная брошь со знаком Рордина – серпом луны, пронзенным одиноким клинком. – После завтрака Танис тобой займется.

      Украдкой бросаю взгляд на свою удивленную служанку, которая подпирает стену незатейливого обеденного зала, вскинув каштановую бровь.

      Танис давно привыкла к порезам, синякам и ожогам, которые я получаю на тренировках.

      Чтобы разрядить неловкую атмосферу, я кладу себе на тарелку еще пару булочек, будто не утратила весь аппетит, едва Рордин вошел в зал.

      Он скрещивает руки на груди и бросает пронзительный, леденящий взгляд через стол.

      – Бейз, – тяжело, словно это не слово, а валун, роняет Рордин.

      Сдерживаюсь, чтоб не вздрогнуть, и смотрю влево. У Бейза дергается кадык.

      – Ей приснился кошмар.

      Воцаряется тишина, потрескивает напряжение. Потягиваю апельсиновый сок и маринуюсь в потоке беззвучных слов, которые будто бы обладают собственным вспыльчивым сердцебиением.

      – Поговорим об этом позже, – рокочет Рордин, в голосе звучит мрачное обещание чего-то неприятного.

      У меня по спине пробегает дрожь.

      – Конечно, – хрипит Бейз и отодвигает тарелку с яичницей в сторону.

      Такая уж у Рордина способность – выдрать тебя из приятной атмосферы и задавить своей беспощадной аурой.

      Я