Ел я ваших демонов на завтрак!. Антон Кун

находятся самые бедные районы. А тут дом старейшины, и у городской стены… Ведь старейшина, который может принимать решения типа: строить или не строить в городе храм, это же знать? Или не знать?

      Ещё один пунктик, с которым нужно разобраться.

      Подойдя к калитке, я остановился в растерянности – она оказалась заперта. И как проникнуть внутрь?

      К счастью, долго стоять мне не пришлось. Из дома выбежала женщина и со словами:

      – Кизаму, сынок! Что же ты не заходишь? Заходи скорее! – открыла ворота и запустила меня.

      – Добрый вечер, ма… – начал было я, среагировав на её «сынок», но женщина перебила меня:

      – Обе ваши матушки спрашивали о вас, а я не знаю, что сказать. Занятия в школе давно уже закончились, а вас всё нет и нет…

      И я захлопнул варежку, радуясь, что не успел назвать её мамой. Интересно, кто это? Служанка? Нянька? Не может же быть, чтобы нянька? Парень не производил впечатления, нуждающегося в няньках. Или всё-таки может? Для служанки она слишком…

      Хотя, что я понимаю в служанках? У меня их отродясь не было.

      Она щебетала, а я с каждым её словом всё больше и больше охреневал. И если школа ещё как-то вписывалась – пацан явно школьного возраста, то две матушки…

      Две матушки, Карл! Как такое вообще возможно?!

      В общем, я заходил в дом, как на вражескую территорию. Но! Без прикрытия. Без разведданных. Без подготовки. И не войти было нельзя.

      Играть в несознанку? Боюсь, с женщинами этот номер мне боком выйдет. Но и говорить, что в теле пацана поселился боевой майор, тоже нельзя.

      Но делать нечего. Я поднялся на крыльцо и вошёл в дверь, предупредительно распахнутую передо мной всё той же женщиной. Не успел наклониться, чтобы развязать шнуровку на плетёных сандалиях, а женщина уже бухнулась на колени и давай разувать меня.

      – Да я сам… – начал было я.

      – Конечно-конечно, – с умилением в голосе ответила женщина, продолжая развязывать мои шнурки.

      А из комнаты ко мне уже с причитаниями неслись две женщины:

      – Кизаму, сыночек мой ненаглядный! Почему так долго? Проголодался, дорогой! Совсем исхудал! Пойдём ручки с тобой помоем, – причитала одна.

      – Кизаму, солнышко, твоя мамочка сшила тебе новую рубаху и штаны. Твоего любимого зелёного цвета! Сейчас переоденемся и будем кушать. Мы с мамой Ишико ждали тебя, сами не садились, – вторила ей другая.

      – Охренеть! – не выдержал я, понимая, что за жизнь была у пацана.

      – Ой, мальчик наш! Какие ужасные слова ты говоришь! – закудахтали мамочки.

      – Стоп! – остановил я женщин. – Остановитесь! Я сам могу разуться! Сам помою руки! Сам переоденусь! И сам поем!

      – Конечно, сам, – расцвели все три. – Какой ты у нас большой уже.

      И выстроились в почётном карауле переговариваясь:

      – Ты слышала? Он сказал, что сам разуется и руки помоет!

      – Какой он уже взрослый!

      – Да, вырос наш мальчик. Совсем уже большой!

      Я прошёл мимо них, как мимо растяжки с гранатами, стараясь не делать ни единого лишнего