Собаки и другие люди. Захар Прилепин

на печку и ждал смерть.

      В течение года смерть так и не явилась, но, быть может, она блюла календарь – и теперь обходила тех, чья документация в общем реестре обветшала или утерялась.

      До ноября дед спал с открытым окном и холода не боялся, а в новогоднюю ночь, чтоб смерть не встретила преград, оставил дверь приоткрытой, воображая себе, какой она предстанет.

      В старуху с косой дед не верил. Он сам был старик – и чем, спрашивается, могла его напугать старуха, если он пережил их на своём веку несчётно?

      Полвека назад тут в каждой избе жило по старухе, и всех их дед перехоронил. У старух были дочери, и многих из них он тоже схоронил. Теперь пришла пора внучек, но им дед счёта уже не вёл.

      Даже если все они соберутся – какой от них страх?..

      Смерть явилась в ночи и оказалась медведем.

      Старый пчельник был единственным жителем в деревне, никогда не видевшим Шмеля прежде, и распознать его по слабости зрения не мог. Тем более, что таких больших собак встречать ему не доводилось.

      Медведь обнюхал пол вокруг печи и поискал кого-нибудь живого.

      Живая душа, чувствовал Шмель, здесь имелась, хоть и едва теплилась.

      Дед пошамкал впалым ртом и произнёс:

      – Я тут.

      Медведь возликовал и, конечно же, на радостях сшиб со стола все наставленные там черпаки и чашки.

      «Ишь ты, – довольно подумал дед. – Обрадовалась».

* * *

      Под утро Никанор Никифорович вышел покурить.

      Ему давно уже не было скучно одному. Люди его тяготили.

      Случалось, в зимние вечера Никанор Никифорович вдруг испытывал к своей близкой и дальней родне щемящий порыв нежности. Но, поразмыслив и вспомнив этих людей во всей полноте их характеров, он столь же резко, безо всякого перехода, начинал сердиться.

      Сегодня, немного выпив, он только под утро заскучал по собеседнику. Не то чтоб Никанор Никифорович был мучим желанием излить душу – нет. Ему нужна была живая натура минут, скажем, на семь: один перекур, и достаточно.

      Мучимый бессонницей, Никанор Никифорович точно не надеялся встретить кого-то на рассвете, но в этот раз ошибся.

      Шмель сидел у него на крыльце и смотрел, как падает снег.

      – О, – сказал Никанор Никифорович, не удивившись: всё-таки он был охотник, и не раз оказывался со зверем лицом к лицу.

      – Погоди, я рюмочку вынесу, – предложил он.

      Через минуту Никанор Никифорович вернулся с рюмкой и сальцем, щедро порезанным на доске вперемешку с луком.

      – Лук ты не будешь, – резонно предположил он, – а я буду. Ну, с Новым годом, как там тебя… Шмель… Назовут же собаку. Держи вот. Эх, ну и пасть.

      …Тем же, которым покинул двор, путём наш пёс возвратился домой – и тут же уснул.

      В том январе выяснилось: Шмель обладал завидным качеством лучших праздников – вовремя и без непоправимых разрушений уходил.

      Но более того: он ещё и возвращался – что лучшим праздникам, вообще говоря, не свойственно.

      …Он снова обошёл всю деревню в ночь с первое на второе января.

      В этот раз его