Собаки и другие люди. Захар Прилепин

их, словно бы на случай наводнения, имел высокий фундамент. Войдя, нужно было подниматься по высокой лестнице, которая приводила сразу в кухню. Кухня соединялась с залом. Посреди зала лежал огромный и дорогой ковёр.

      Прокурор и его супруга сидели вдвоём за скромным столиком – два бокала, две красивые тарелки, ничего лишнего, – когда почувствовали, как по ногам пошёл явственный сквозняк.

      – Дверь, – сказала супруга. – Дверь. Открылась.

      Она всё ещё надеялась на разыгравшийся зимний ветер, хотя помнила, что никакого ветра на улице нет, – и прямо сейчас видела, как за окном, не кружа и не качаясь, валил тяжёлый снег.

      Так долго готовившийся к этому дню, прокурор вздохнул и понял, что все его старанья оказалась тщетны. Он не обнаружил в себе ни малейших сил, чтоб подняться и взять ружьё.

      На лестнице раздались быстрые шаги – видимо, шло сразу несколько человек. Входную дверь гости не закрыли.

      Никакой сосед, зашедший даже без приглашения в новогоднюю ночь, не стал бы так делать.

      Напротив, соседи, как бы заглушая своё стесненье, наверняка б уже прокричали бы снизу: «Хозяева! Это мы! На минутку!».

      Эти же намеревались совершить короткий визит – и сразу уйти. Они знали: если дверь захлопнуть – придётся с ней на обратном пути возиться, теряя время. Опытные люди!

      Прокурор вытянул свои длинные ноги и кивнул супруге.

      «Прости, милая, но вот так. Я не смог тебя защитить. Однако мы прожили хорошую жизнь. Несмотря на то, что все эти годы я едва уделял тебе внимание. Была надежда исправить прежние ошибки, поселившись в новом доме. Но…»

      Гости двигались молча и убеждённо. Шаги звучали всё ближе.

      Супруга перевела умоляющий взгляд на мужа.

      Он тихо положил рядом со своей тарелкой вилку, менее всего желая выглядеть в такую минуту нелепым.

      На кухне грохнул кухонный столик с уже вымытой посудой.

      «Какие всё-таки хамы…» – с лёгкой тошнотой подумал прокурор.

      Взгляд его поплыл. Он почувствовал томительный приступ усталости, словно только что присел сто раз.

      «Только бы не упасть в обморок, – попросил он самого себя. – Недолго осталось».

      В проёме дверей показалась огромная башка.

      «Зачем им собака? – была первая его мысль. – Что за маскарад?»

      Но собака была одна, и с необычайной амплитудой размахивала хвостом.

      Супруга приподнялась. Она улыбалась, держась при этом за сердце.

      – …сейчас… разобьёт… вазу, – словно бы извиняясь, сказала она мужу, кивая на пса.

      …Спустя полчаса Шмель, как всегда, не ожидая от мира ни подвоха, ни упрёка, спал, похрапывая, посреди богатого ковра.

      Прокурорская чета целовалась на тахте.

* * *

      Алёшка имел трепетное сердце, биение которого казалось ему чем дальше, тем неуместней.

      Он воспринимал своё бытие как недоразумение.

      Сердце его саднило, и он топил его, будто щенка. Но тот всё не тонул – и каждое утро выползал из мертвящей воды на сушу. И начинал ныть так тягостно, что Алёшка