Ива, Антония или Вероника. Изабелла Кроткова

Но жуткий рассказ Тони, если он являлся правдой, не оставлял вариантов: в ту ночь из особняка «Сорока» ей звонила либо я, либо одна из сестёр.

      Если Тони узнала мой голос, то это означает, что она узнала наш общий голос – природа распорядилась так, что голос у нас один на всех.

      Да, какие-то индивидуальные обертоны есть у каждой из сестёр – у Ивы интонации чуть музыкальнее и переливчатей, у самой Тони – глубже и сочнее, в тоне Вероники всегда угадывается улыбка, а я, возможно, произношу слова немного резче остальных. Но всё это настолько тонко, что отличить нас по голосу практически невозможно – для этого нужно обладать исключительным музыкальным слухом и знать нас много лет, чтобы привыкнуть к особенностям каждой.

      А если одна сестра скопирует манеру другой, то голос не различит никто на свете.

      Я в третий раз вернулась к началу воспоминаний.

      Был врач. Правда, черты лица ускользают из памяти… Вот он шепчется в углу с Алексом, вот в его руке появляется ручка, вот она бегает по бумаге… А дальше?!

      Мрачный занавес дня слегка колыхнулся, и из-под его краешка выскользнула знакомая песня.

      «Не спрашивай любовь, надолго ли она к тебе…»

      Мелодия моего сотового.

      Звонок. Значит, кто-то звонил! Во сколько, кто, зачем?..

      Можно было бы проверить это в телефоне, но я хотела вспомнить сама.

      Следуя за музыкой, напевая её раз за разом, прокручивая в голове снова и снова, я, как реставратор собственной памяти, восстанавливала пропавший эпизод.

      И в тот момент, когда показалось, что глупее способа не придумать, картинка неожиданно открылась.

      Я стою посреди комнаты, но не в квартире Алекса, где мы живём вместе уже полтора года, а здесь, в своём давно пустующем доме. Сотовый липнет к щеке, из динамика доносится возбуждённый голос, и моё лицо постепенно хмурится.

      Потом я медленно откладываю телефон в сторону и смотрю, как за окном в холодных сумерках завивается в бешеном танце белый вихрь…

      Больше ничего выудить из-за занавеса не удалось. Остальные события семнадцатого января выпали из памяти, как скользкая карта из колоды. Она легла рубашкой вверх, и что скрывалось на обратной её стороне, определить было совершенно невозможно.

      Опустошённая, с гудящей головой, я упала на кровать.

      Что же это такое? Мне необходимо опровергнуть дикое обвинение сестры, а я бьюсь в кровь с собственной памятью, чтобы вырвать из неё хоть какой-нибудь обрывок исчезнувшего дня…

      Чувствуя, как к горлу подкатывает тошнота, я пошарила рукой по подносу, нащупала незнакомое средство – некий альбетокс – и судорожно швырнула в рот.

      Мобильник царапнул ладонь еле заметной вмятиной. Кажется, раньше её здесь не было…

      «Ты звонила всем – мне, Веронике, Иве, папе. И в пьяных рыданиях призналась, что убила его, этого Андрея Лавровского. Ударила топором по голове…»

      Это невозможно… Этого не может быть! – быстро проплыло по извилинам мозга.

      Телефон