Сто оттенков любви. Татьяна Розина

себя, прошёл ещё почти год.

      Снова лето. Знойное. Южное. Когда плавится асфальт. Тонкие шпильки протыкают поверхность тротуара. Закон моды, гласящий «если сверху закрыто, снизу открыто, или наоборот, но никак иначе» – не работает. Открыто всё. И снизу, и сверху. Девочки носят короткие юбки, едва прикрывающие трусики. Сверху декольте «до пупа», как говорят бабки на лавочках. До моды ли, когда жара под сорок, ни дуновения ветерка и парит от раскалённого тела? А тебе при этом шестнадцать и нет ещё ни лишних килограммов, ни целлюлита, впрочем, о котором тогда никто не рассуждал. В стране всё нельзя. Секса нет. Но хоть одеться (вернее, раздеться), как душе угодно, можно? Можно! Если нельзя, но очень хочется…

      Вы встречаетесь. ГорЯ от жАра летнего зноя и возбуждения. От распирающих чувств. Чувств чего? Влюблённости? А может, желания? А не одно ли это и тоже? Тогда казалось, что влюблённость. Теперь думается – желание. Встречаетесь и… будто соскучившиеся молодожёны, бросаетесь друг на друга.

      – Что же ты… меня мучила… почему не хотела… я так ждал… мечтал… а ты… – говорит он в короткие паузы между долгими поцелуями.

      – Целый год… (поцелуй в щёку) …не мог забыть… (поцелуй в шею) …искал тебя… (поцелуй в плечо) …смотрел издали… (поцелуй в губы) … следил…

      – Следил… не придумывай…

      – Помнишь… (поцелуй в щёку) … восьмого марта… (поцелуй в шею) … я позвонил твоей подруге (поцелуй в губы) … помнишь…

      Ты вспоминаешь. А ведь правда. У тебя дома нет телефона. А у неё есть. Вы тогда собирались на дискотеку.

      – Тебя, – папа подруги удивленно подал трубку.

      Ты тоже удивилась. Звонил он. Пригласил пойти с ним в его компанию отметить женский праздник… но ты же уже обещала подруге.

      – Я не могу…

      Да, было-было…

      Это ты не видела его. Его не было в школе. Где увидишь? Но он… ОН видел тебя. Знал, куда и когда ты шла такого-то числа. Рассказал, в чём ты была одета. И что снилась ему почти каждую ночь.

      Вы сидите на лавочке в парке. Обнявшись так плотно, словно слепленные цементом. Потом он провожает тебя домой. Вы целуетесь… целуетесь, останавливаясь через каждые пять метров. Нет, через три. Остановились. Целуетесь. Ночь. Вы сливаетесь со стеной дома и с темнотой. Над вами тусклый свет из открытого окна, достаточный чтобы вы видели глаза друг друга.

      – Сколько можно? Говорю, не кури в комнате! Чёрт бы тебя побрал! – визжит женщина.

      – Не ори, как судорожная, не курю я в комнате, я курю в окно, – громкий, будто в рупор, грудной прокуренный голос прямо над вами.

      Поднимаете головы. Крупная голова в жёлтом прорезе окна. Дядька освещён и отлично виден. Это вы в темноте. И он вас не замечает. Сигаретный дым струится наверх. На вас сыплется пепел. Вы смеётесь и убегаете.

      Вы идёте долго. Нескончаемо долго. Потому что идти не хочется. Хочется стоять и целоваться. Подойдя к твоему дому, ещё долго стоите у ворот во двор. И целуетесь. И целуетесь. И не можете нацеловаться.

      – Уже