Как закалялась сталь. Николай Островский

всклокоченная голова Марченко. Климка, видно, быстро бежал. Он запыхался и покраснел от бега.

      – Мама дома? – спросил он Валю.

      – Нет, ушла.

      – А куда ушла?

      – Кажется, к Корчагиным. – Валя задержала за рукав собравшегося было бежать Климку.

      Тот нерешительно посмотрел на девушку:

      – Да так, знаешь, дело у меня к ней есть.

      – Какое дело? – затормошила парня Валя. – Ну, говори же скорей, медведь ты рыжий, говори же, а то тянет за душу! – повелительным тоном командовала девушка.

      Климка забыл все предостережения, категорический приказ Жухрая передать записку только Антонине Васильевне лично, вытащил из кармана замусоленный клочок бумажки и подал его девушке. Не мог отказать он этой белокурой сестренке Сережки, потому что рыженький Климка не совсем сводил концы с концами в своих отношениях к этой славной девчурке. Правда, скромный поваренок ни за что не признался бы даже самому себе, что ему нравится сестренка Сережи. Он отдал ей бумажку, которую та бегло прочла:

      «Дорогая Тоня! Не беспокойся. Все хорошо. Живы и невредимы. Скоро узнаешь больше. Передай остальным, что все благополучно, чтоб не тревожились. Записку уничтожь.

Захар».

      Прочитав записку, Валя бросилась к Климке:

      – Рыжий медведь, миленький мой, где ты достал это? Скажи, где ты достал, косолапый медвежонок? – И она изо всех сил тормошила растерявшегося Климку.

      И он не опомнился, как сделал вторую оплошность:

      – Это мне Жухрай на станции передал. – И, вспомнив, что этого не надо было говорить, добавил: – Только он сказал: никому не давать.

      – Ну хорошо, хорошо! – засмеялась Валя. – Я никому не скажу. Ну беги, рыженький, к Павке, там и мать застанешь.

      Она легонько подталкивала поваренка в спину. Через секунду рыжая голова Климки мелькнула за калиткой.

      Никто из троих домой не возвращался. Вечером Жухрай пришел к Корчагиным и рассказал Марии Яковлевне обо всем происшедшем на паровозе. Успокоил как мог испуганную женщину, сообщив, что все трое устроились далеко, в глухом селе, у дядьки Брузжака, что они там в безопасности, но возвращаться им сейчас, конечно, нельзя, но что немцам туго, можно ожидать в скором будущем изменения.

      Все происшедшее еще более сдружило семьи уехавших. С большой радостью читались редкие записки, присылаемые семьям, но в домах стало пустыннее и тише.

      Зайдя как-то раз как бы невзначай к старухе Политовской, Жухрай передал ей деньги:

      – Вот, мамаша, вам поддержка от мужа. Только глядите, ни слова никому.

      Старуха благодарно пожала ему руку:

      – Вот спасибо, а то совсем беда, есть ребятам нечего.

      Деньги эти были из тех, что оставил Булгаков.

      «Ну, ну, посмотрим, что дальше будет. Забастовка хотя и сорвалась, под страхом расстрела рабочие хотя и работают, но огонь загорелся, его уже не потушишь, а те трое – молодцы, это пролетарии», – с восхищением думал матрос,