Атаман Ермак со товарищи. Борис Александрович Алмазов

тянеть. На вот, от скуки, – он дал молодому кусок пирога с кашей, – пожуй.

      – Во! Откель это?

      – Да у стрельчихи, у вдовы, постоем стоим, она меня привечает… – задремывая, сказал есаул.

      – То-то тя на сон и клонит, – засмеялся молодой, впиваясь крепкими зубами в пирог.

      – Жалко мне ее. Хорошая она. Судьбы – талана, вишь, ты, нет… – И старший всхрапнул. А младший, не торопясь, откусывая пирог, принялся разглядывать народ, сновавший у приказных изб.

      Двери приказов то и дело хлопали, оттуда вместе с клубами пара выскакивали дьяки в длиннополых кафтанах, с гусиными перьями, заткнутыми за уши и просто воткнутыми в волосы, измазанные чернилами. Тащили свернутые в трубки какие-то бумаги. Проехал боярин, торжественно колыхая брюхо на высокой луке дорогого седла. Вел коня зверовидный детина с бичом в руке. Проехал зарешеченный возок с опричниками на запятках. Оттуда выволокли кого-то в цепях, потащили в Разбойный приказ. У дверей одной из изб, запорошенные снегом, стояли на коленях крестьяне, держа на лбу развернутые свитки прошений. На них никто не обращал внимания, точно их, истуканами стоящих, и нет вовсе.

      Тут же совершенно пропитый, с битой рожей и здоровенным синяком под глазом грамотей писал, оперев доску на спину просителю, прошения, макая перо куда-то под лохмотья, за пазуху, где на теле согревалась чернильница.

      Проходили не по-русски одетые иностранцы, ради сугрева натянувшие на иноземное платье тулупы…

      Казак начал уж было зевать со скуки. Пирог кончился, а завести переглядывания с какой-нибудь девкой или бабенкой было невозможно – не было около приказных изб ни одной женщины, но вдруг он почувствовал на себе чей-то пристальный взгляд.

      Латинский поп в круглой шляпе, невзирая на мороз, рассматривал его.

      «Вона! – подумал казак. – Еще сглазит али наворожит, антихрист…»

      – Чего уставился! – спросил он, кладя руку на саблю.

      Спавший есаул тут же сел на санях, и по тому, как ворохнул плечом, молодой понял, что вытряхнул из рукава в рукавицу нож.

      Латинский поп сделал вид, что не понял или не расслышал, и неторопливо прошел мимо.

      – Ты чо шумел! – спросил старший.

      – Да вон энтот уставился, ишо сглазит либо порчу каку понапущает…

      – Да ну тя! – сказал старший, заваливаясь уже всерьез на сено. – Порчу! Богу молись да за саблю держись – ничо и не пристанет.

      – Куды он поперси? – спросил молодой.

      – А че ж ты не спросил? – хмыкнул старший. -Эх, такой сон хороший испортил.

      «Спросишь его, – подумал молодой. – Вот ужо в другой раз мне попадется, я его нагайкой порасспрошу». Он не мог объяснить, почему этот латинский поп вызвал в нем такую тревогу. Попытался вспомнить лицо попа – и не смог. «Бона! – подумал он с удивлением. – Безликий какой-то. Как оборотень».

      – Чегой-то атаман не ворочается! Замерзнем тута, – проворчал он. Но старший только присвистнул носом в ответ, торопясь досмотреть сладкий сон.

      Ермак вошел в огромные сени приказной избы и поморщился