Килл крик. Скотт Томас

красного дерева расположился украшенный резьбой столик. Вдоль стены прямо перед писателями тянулись уставленные книгами полки.

      – Вся мебель осталась от сестер Финч, – пояснил Уэйнрайт. Свои потрепанные «Фантомы прерии» он теперь держал в правой руке. – В завещании они указали, что, даже находясь в собственности округа, дом должен оставаться в таком же виде, как при их жизни. Нетронутым.

      Себастьян провел пальцем по корешкам книг на полке. Заголовки для него значения не имели. Перед ним стояли книги. Наполненные мыслями. Ценность этой библиотеки была сомнительна: наверняка здесь встречались выдающиеся произведения, но большинство, скорее всего, обладали невеликими достоинствами. Себастьян был не из тех, кто считает, что всякая книга заслуживает прочтения. Но сейчас литературный уровень роли не играл. В книгах были слова, соединенные так, чтобы запечатлеть возбуждение нейронов, передающих информацию через синапсы. Это были человеческие души, заключенные в бумаге, и Себастьян любил их все, даже те, что годились лишь на одну ночь.

      «Как эта чертова книга Адьюдела», – подумал он.

      Да, даже книга Адьюдела заслуживала право на существование, потому что ради нее человек сел за стол и колотил по клавишам до тех пор, пока царивший в его голове сумбур не обрел четкую форму и не был явлен взорам других людей.

      «Вот поэтому мы и пишем», – мелькнуло в голове у Себастьяна, когда его взгляд упал на ряды переплетенных в кожу томов.

      Чтобы жить дальше. Чтобы продолжить существовать, когда наше существование прекратится.

      Чтобы нас помнили.

      – Красивая комната.

      Себастьян обернулся.

      Дэниел Манниак, засунув руки в карманы, стоял возле одного из стульев. Он рассматривал кабинет, словно турист, забежавший на десять минут в собор Парижской Богоматери.

      – Сестры Финч любили этот дом, – сказал Уэйнрайт.

      Что за голос. Привыкнуть невозможно. Как же он грохочет. Словно из репродуктора над самым моим ухом.

      Остальные разговаривали. Обсуждали то время, когда Ребекка и Рейчел Финч были живы, когда обе сестры навещали эти комнаты. Но Себастьян не слушал. Разговор был для него не более чем шумом. Он думал о миллионах слов, которые предал бумаге. Он думал о бесчисленном множестве мыслей, что мелькали в его голове, точно колибри, перепархивающие от одного только что распустившегося цветка к другому. Наконец Себастьян моргнул, прогоняя наваждение.

      Сэм прошел в двухстворчатую дверь и оказался на кухне.

      «Да здесь, черт подери, лучше, чем у меня дома», – подумал он.

      Кухня была просторная, классической L-образной формы, две стены занимали шкафчики из темного ореха. Сквозь застекленные двери слева была видна крытая терраса – плетеный диван, два стула и множество сморщенных бурых останков давно засохших растений. В центре помещения, прямо перед глубокой, деревенского стиля раковиной, располагался кухонный островок – дань современности. Раствор между щербатыми квадратами белой плитки переживал не лучшие времена, но в остальном кухня была в хорошем