А. В. Жвалевский. Сборник. Андрей Жвалевский

потом начали попадаться просьбы, от которых Деда Мороза словно бы самого сковывало холодом. В первой такой записке он прочёл: «Дедушка Мороз! Моего папу убили на фронте. Ты же волшебник, сделай, пожалуйста, так, чтобы он был живой. Я буду хорошо-хорошо учиться и маму слушать, и папу, и даже Борьку, хоть он и задаётся, только оживи папу. Пожалуйста! Счастливого тебе Рождества! Оленька».

      Сергей Иванович дочитал и растерянно оглядел своих маленьких ассистентов. Те сидели молча и честно таращились на него.

      «Я волшебник, – напомнил себе Дед Мороз, – что захочу, то и случится. Только надо самому верить. Я должен…»

      Он крепко-крепко зажмурился и попытался поверить, что Оленькин папа, убитый где-то далеко, наверное уже и похороненный, может ожить. У Сергея Ивановича не получилось. Он пробовал и так и эдак – но картинки с ожившим папой не видел, а записка оставалась холодной как лёд.

      Морозов открыл глаза и отложил записку в сторону.

      – Ничего, – сказала одна из охлей, – ты не расстраивайся…

      И погладила его по руке.

      Но в следующий раз тоже не получилось. Дед Мороз старался изо всех сил, но просьба оживить папу осталась без удовлетворения. Морозов ещё несколько раз натыкался на такие записки, колдовал над ними уже безо всякой надежды, а потом и вовсе стал откладывать их, как только понимал суть. Слишком много сил выпивали бесплодные попытки, после них даже какой-нибудь средний фейерверк наколдовать становилось трудно.

      К вечеру сочельника все записочки были рассортированы: большая кучка «бывалых», поменьше – «небывалых» (но уже прошедших руки Деда Мороза) и маленькая… На неё Сергей Иванович не мог смотреть спокойно. Это были так и не выполненные просьбы оживить папу или брата. Птёрки и охли разобрали записочки из первых двух кучек и разбежались, а Морозов продолжал смотреть на третью кучку.

      – Я должен попробовать ещё раз, – сказал он себе. – А вдруг.

      Он взял наугад одну из записок. Это оказалась первая, Оленькина. Дед Мороз глубоко вздохнул и попытался. Ему показалось, что-то изменилось, ледяная бумага чуть потеплела, он сжал зубы и сконцентрировался изо всех сил. Ещё чуть-чуть… Ещё…

      Вдруг кухня пошла колесом, в ушах зазвенело, и свет потух.

      Маша прибежала, когда муж лежал на полу без чувств.

      В руке он крепко сжимал записку, покрытую инеем.

      Ужин сочельника Морозовым пришлось накрывать в спальне. Вернее, Маша накрывала, а Сергей Иванович только постанывал, лёжа на кровати.

      – Не получилось, не вышло…

      – Ничего, завтра выйдет! – успокаивала Маша.

      – Нет. Никогда не выйдет. Плохой я Дед Мороз.

      Маша поставила на туалетный столик последнее блюдо и села на кровать.

      – Ты самый лучший в мире Дед Мороз! – сказала она. – Самый-самый!

      – Конечно, – постарался улыбнуться Морозов, – другого-то нет.

      – Вот именно! – строго произнесла жена. – Так что давай выздоравливать живо, завтра ещё на ёлки… то есть на утренники идти.

      Назавтра