Прошлый век. Воспоминания двоюродной бабушки Варвары Раевой. Александр Дорофеев

с первого класса, каждая прочитанная книга была для меня откровением. Добро и зло, человеческие взаимоотношения – все было ново, впечатляло и часто потрясало. Не помню заглавия и автора первой моей книги. В ней рассказывалось о горькой доле мальчика-сироты. Передо мной разверзся мир порока, о котором даже не подозревала в родительском доме. Тем острее скучала по Луговатке, где так легко дышалось и не было намека на какой-то страх перед жизнью.

      В начале второй четверти приехал папа и забрал нас на два дня на квартиру к братьям, – Мирке, Мите и Шуре, – которые тоже учились в Тамбове. И я постоянно плакала. От радости, что увидела папу, и от горя, что вот-вот уедет. Очень грустным был первый год в училище.

      Второй год учебы, 1905-ый, ознаменовался крупными событиями. Начались забастовки рабочих. К ним присоединились ученики старших классов тамбовских средних школ, гимназисты, реалисты, семинаристы. Вести проникали и в наше закрытое училище. Старшеклассницы из солидарности сорвали занятия и подали петицию. Уж не знаю, какие требования в ней содержались…

      Наше детское сочувствие выражалось в том, что мы свистом и шумом встречали и провожали нелюбимых старшими учителей. Вскоре начались репрессии. Высокую, стройную красавицу Мелиоранскую, бывшую очевидно вожаком этого брожения, первой отчислили из училища.

      В то время дружила я с одной девочкой из города Козлова, ныне Мичуринска. Наши с ней представления о забастовках были, конечно, весьма смутными. Черносотенная организация ставила якобы своей целью убийство царя. Мы, помнится, горько поплакали из жалости к императору, потому как он – наш доброжелатель и заступник. Так писалось в учебниках, так говорили все наши воспитатели.

      Хорошо запомнились зимние каникулы в том году. Повсюду забастовки. Поезда не ходят. А от Тамбова до нашей Луговатки двести верст. Такое расстояние казалось непреодолимым, особенно зимой. Мы с Клавочкой уже горевали, думая, что придется сидеть в училище, но за нами приехал папа на двух санях, запряженных парами лошадей.

      Выехали из города во второй половине дня – шесть человек-детей. Три брата, две сестры да еще двоюродный брат-гимназист. Меньших поверх шуб укутали овчинными тулупами, а поверх шапок – теплыми платками. Да еще укрыли валеными шерстяными полостями и увязали веревками. Зима была лютой.

      Засветло проехали верст тридцать и остановились на ночь в просторной крестьянской избе. Поужинали таранками и чаем с бубликами, и на тулупах вповалку расположились на полу. Заснули быстро, радуясь, что скоро будем дома. Но прибыли только под вечер третьего дня.

      Самое необычное и запомнившееся на этих каникулах – разговоры старших братьев с папой о революции. Папа полностью поддерживал их участие в забастовках и взгляды на государственное устройство. Лишь просил быть поосторожней.

      Так что после каникул я вернулась в училище совсем с другими