Месяц чернец. Денис Владимирович Морозов

эхом от каменных сводов и заметались по палатам, разгоняя ночную тишину. По узенькой лестнице, поднимающейся в терем княжны, загрохотали тяжелые сапоги. Кошка Малинка сверкнула из-под стола испуганными глазами и спряталась в тени.

      Ярогнева прижалась к няньке и прошептала:

      – Это кикимора? Не пускай ее!

      – Что ты, родная! – погладила ее по пшеничным косам Русана. – Кикимора до полуночи носа не высунет. Это твой батюшка. Может, нашел наконец знающего человека, чтобы тебе помочь.

      Раскрылась узкая дверца, и под низкую притолоку протиснулся князь Всеволод с яркой свечой в руке. Отца, видимо, подняли из постели: он был одет в тонкие шелковые порты и простецкую домашнюю рубаху из льняной ткани. Багряное корзно с золотым соколом, вышитым на спине – вот все, что он успел накинуть на плечи из дорогих княжеских одеяний. Зато матушка, великая княгиня Верхуслава, успела одеться, как следует, несмотря на поздний час. Темно-синее платье, расшитое травным узором, зашуршало, навевая на Ярогневу ощущение привычного домашнего тепла и уюта. Серебряная пряжка широкого пояса тускло свернула отблеском свечки. Светлые, как у дочери, волосы прятались под убрусом, чтобы не попадаться под нескромные взгляды посторонних людей, что шумели и вваливались гурьбой в тесный терем.

      Ярогнева, три года не вылезавшая из седла, пока батюшка отвоевывал у самозванца великокняжеский стол, привыкла к гомону военного лагеря и толпам ратного люда. Вид незнакомцев – от знатных воевод до простонародных ополченцев – не мог смутить ее. Но тут, в тесном тереме, пристроенном поверх гулких каменных палат, ей делалось не по себе от вторжения шумливых гостей. Двух из них она знала: столичный тысяцкий Твердислав постоянно мелькал рядом с батюшкой, который ценил боярина и считал его верной опорой. Правда, этого горделивого щапа в роскошном кафтане, сверкающем позолотой на фоне алого бархата, за что-то недолюбливала матушка, но сейчас они вошли вместе и держались так, будто задумали какую-то хитрость. За тысяцким влез худосочный и бледный слуга Любомысл, заведующий книжной палатой, в строгом зеленом зипуне без единого украшения, будто нарочно выставляющий напоказ скромность и отказ от барской роскоши. И, наконец, последним в тесный дверной проем медведем ввалился толстый монах в шерстяной зимней рясе, с черным клобуком на голове, сумкой, перекинутой через плечо, и кривым посохом в пухлой, мясистой ладони.

      Русана вскочила, подбежала к гостям, и помогла монаху освободиться от рясы, под которой обнаружилась такая же черная рубаха из грубой конопляной дерюги. Вид этого черного человека мог бы испугать теремную затворницу, однако Ярогнева, «наша княжна», как называли ее батюшкины вояки, или «оголтелая девка», как звали ее же изменники, сражавшиеся за самозванца, была не из робких. В свои двадцать с небольшим лет она успела навидаться такого, чего иные принцессы не увидят за всю свою жизнь. И лишь непрекращающиеся кошмары измучили ее до такой степени, что в этот миг она чувствовала себя ослабевшей.

      Черный незнакомец распрямился, как медведь,