и звук, и отзвук: из разных книг. Олег Чухонцев

светится под желобом,

      вот-вот готовая упасть.

1959

      * * * («Весна. По улице прошла…»)

      Весна. По улице прошла

      подзагулявшая гармошка,

      и белым цветом зацвела

      в прохладном подполе картошка.

      Под вечер курочка тишком

      снесла яичко, а спросонок

      уже гуляет петушком

      неоперившийся цыпленок.

1959

      * * * («Взрыв пугливых снегирей…»)

      Взрыв пугливых снегирей,

      карк ворон непуганых –

      и уже свистит хорей

      на снегах обугленных.

      И уже издалека –

      не Боян ли сокола

      выпускает в облака

      и на лебедь –   с облака?

      Крови, крови молодой!

      славы, славы песенной,

      соколиною страдой

      на лету подрезанной!

      А внизу –   такая рань

      ранняя, израненная,

      что хоть оземь грудью грянь –

      вот оно, призвание!

      И такой бродильный чад

      в ельнике-орешнике,

      что как пьяные летят

      пчелы на подснежники!

      Эти талые моря,

      озими зеленые,

      в зарослях осокоря

      гнезда оголенные –

      всё –   и горлицы запруд,

      и промоен звонницы –

      только повода и ждут,

      чтобы разглаголиться.

      Так звени, напоена,

      радость двуединая:

      молодость моя, весна –

      песня лебединая.

1960

      * * * («Как по бору да в зелену пору…»)

      Как по бору да в зелену пору

      с первым парнем гуляла б на пару,

      всё поляны, лесные цветы;

      не ходила б на Красную гору,

      там недаром приметили паву,

      там не зря приоделись сваты.

      Там в подполье припрятаны яства,

      а из дома –   не выметут сора,

      а уж вытурят –   значит взашей:

      молодая сноха –   для хозяйства,

      а ночная собака –   для вора,

      а недремлющий кот –   для мышей.

1959

      * * * («Мы посадские, слободские…»)

      Мы посадские, слободские,

      наши ножички заводские

      ваши сумочки от Диора

      чик-чирик –   и адьё, мадам! –

      шлет привет вам отдельный Жора,

      вам и фирменным фраерам.

      Мы на Курский к вам для прополки

      прибываем на третьей полке

      с петушинской братвой гулять,

      не в ментовские рестораны

      лебедей чесать, а в шалманы,

      где на шухере не стоять.

      Там, в распивочной на Тишинке,

      где две фиксы у шустрой Нинки

      тяжелей, чем жилищный пай

      на двухкомнатную квартиру,

      там оттянемся –   не до жиру:

      хлопнул беленькой –   и гуляй!

      А уж как мы и с чем обратно –

      это в общем и так понятно,

      чай не сироты, чтоб к харчам

      не прибавить своей капусты,

      пусть сегодня не очень густо,

      завтра точно возьмем качан…

Конец 1950-х

      * * * («Зажила вода и колос вызрел…»)

      Зажила вода и колос вызрел.

      Звезд мирьяды проросли в зенит.

      В это полнолунье хруст как выстрел,

      тишь такая, что в ушах звенит.

      Берег. Под удилище –   полено,

      а само удилище –   в песок.

      Так-то, брат. И локоть на колено.

      Гвоздик в зубы, взгляд на поплавок.

      Вон с ведром идет знакомый дачник

      и бросает камешек с моста:

       – Мой коллега, вижу, неудачник.

      извиняюсь, надо знать места. –

      И пройдет, гремя мостками, к даче

      как урок… И снова тишь да гладь…

      Уж не рыбку ль золотую, старче,

      ты задумал на живца поймать?

      Да уж где тут, всюду ил да тина,

      насиделся и у дальних рек,

      золотая рыбка –   строганина,

      лес да тундра –   не забудешь век.

      Вот и жди… ни клёва, ни старухи.

      Неподвижны