«Москва, Москва! …Люблю тебя как сын…». Михаил Лермонтов

стан худощавый к луке[36] наклоня,

      Араб горячил вороного коня.

      И конь на дыбы подымался порой,

      И прыгал, как барс, поражённый стрелой;

      И белой одежды красивые складки

      По плечам фариса[37] вились в беспорядке;

      И с криком и свистом несясь по песку,

      Бросал и ловил он копьё на скаку.

      Вот к пальмам подходит шумя караван:

      В тени их весёлый раскинулся стан.

      Кувшины звуча налилися водою,

      И гордо кивая махровой главою,

      Приветствуют пальмы нежданных гостей,

      И щедро поит их студёный ручей.

      Но только что сумрак на землю упал,

      По корням упругим топор застучал,

      И пали без жизни питомцы столетий!

      Одежду их сорвали малые дети,

      Изрублены были тела их потом,

      И медленно жгли их до утра огнём.

      Когда же на запад умчался туман,

      Урочный свой путь совершал караван;

      И следом печальным на почве бесплодной

      Виднелся лишь пепел седой и холодный;

      И солнце остатки сухие дожгло,

      А ветром их в степи потом разнесло.

      И ныне всё дико и пусто кругом –

      Не шепчутся листья с гремучим ключом:

      Напрасно пророка о тени он просит –

      Его лишь песок раскалённый заносит,

      Да коршун хохлатый, степной нелюдим,

      Добычу терзает и щиплет над ним.

1839

      Молитва

      В минуту жизни трудную

      Теснится ль в сердце грусть:

      Одну молитву чудную

      Твержу я наизусть.

      Есть сила благодатная

      В созвучье слов живых,

      И дышит непонятная,

      Святая прелесть в них.

      С души как бремя скатится,

      Сомненье далеко –

      И верится, и плачется,

      И так легко, легко…

1839

      «Как часто, пёстрою толпою окружён…»

      1-е января

      Как часто, пёстрою толпою окружён,

      Когда передо мной, как будто бы сквозь

      сон,

      При шуме музыки и пляски,

      При диком шёпоте затверженных речей,

      Мелькают образы бездушные людей,

      Приличьем стянутые маски,

      Когда касаются холодных рук моих

      С небрежной смелостью красавиц

      городских

      Давно бестрепетные руки, –

      Наружно погружась в их блеск и суету,

      Ласкаю я в душе старинную мечту,

      Погибших лет святые звуки.

      И если как-нибудь на миг удастся мне

      Забыться, – памятью к недавней старине

      Лечу я вольной, вольной птицей;

      И вижу я себя ребёнком; и кругом

      Родные всё места: высокий барский дом

      И сад с разрушенной теплицей;

      Зелёной сетью трав подёрнут спящий

      пруд,

      А за прудом село дымится – и встают

      Вдали туманы над полями.

      В аллею тёмную вхожу я; сквозь кусты

      Глядит вечерний луч, и жёлтые листы

      Шумят под

36

Лука́ – изогнутый край седла.

37

Фари́с – арабский воин-конник.