Оранжевая книга. Фантастический роман в звательном падеже. Наталия Гилярова

сидела в чужом дворе, вся пропылённая. С лавки свешивались её обессилевшие ноги в изящных оранжевых носочках. На окуроченной земле у ноющих и плачущих ног валялись босоножки. Замшевые, рыжие, с высокой шнуровкой и позолоченными концами шнурков, с ещё здоровой пушистой шкурой, только извалянной в пыли, но с совершенно уже стоптанными подошвами. Она не первый год таскала их. Зря. Волосы растрёпаны, жалки и вообще не нужны, как негодный театральный реквизит.

      Приближалась ночь, Цветка тащилась домой – в бесприютное пристанище, где проведёт ещё одну безнадёжную ночь, а утром, едва выработав немного вещества надежды, опять уйдёт прочь за Егорушкой, хоть его и нет на свете. И зря будет мечтать никогда не вернуться к Борисандревичу.

      Она не радовалась удобному пристанищу у этого случайного человека. А Борисандревич был доволен. Всё, что он делает, всегда нравится ему, как кефир, а она сама нравится, как начинка глазурованного сырка.

      Цветка преодолевала страшный урбанистический мост – Большой Каменный. Серые камни вставали на пути, визжал транспорт, несмотря на ночь. Перила там – неприспособленные для рук. А Москва-река, подобно канавке в песочнице, утыкана неуместными во мраке и холоде детскими игрушками. Там и церковь с фонариками, и солдатик с подзорной трубой на кораблике. Похоже, играл бессмысленный великанский ребёнок, и забыл игрушки, когда пришла взрослая бесприютная ночь.

      – Эй, девушка, не меня ищете? – сдавленное бормотание какого-то дикого прохожего, оскал его зубов.

      Чем искупит криворукий Живчик эту мерзость? Этот мост, все скалящиеся на неё зубы, сквернословие в подворотне? Уродство, бесприютность, жесткость и пустоту? Ему будет нечем искупить. Потому что райские кущи не годятся, даже если он их предоставит потом, после тления. Ведь мерзость – теперь, мерзость – настоящее. Или он и не думает искупать, ему нипочём справедливость? Живчик и есть бессмысленный великанский ребёнок, который играл, и побросал игрушки? И её забыл на этом мосту? А она по своей маленькой воле, по собственному незаметному во Вселенной почину прётся и прётся вперёд, ищет апельсинианина, которого тот же Живчик запихнул невесть куда, как нелюбимую игрушку. Только Егорушка может искупить холод и страх, стёртые ноги и отчаяние этой минуты. И всю Землю. Да каким же он должен быть несусветным!

      Она расскажет ему и про этого дикого прохожего, неотличимого от вереницы других таких же. Она специально не забудет и эту ничтожную зубастую тень, эту минуту. Оранжевый выслушает своими невинными ушами, и жуть будет искуплена. Скалящегося монстра не станет, обиды не станет и всего отвратительного мира, а она, Цветка, наконец оживёт. И о Борисандревиче она расскажет Егорушке. И неживой этот человек исчезнет со свету, как только о нём услышит апельсинианин. Борисандревич будет искуплен, обратится в корявый пень на обочине Егорьевского шоссе. Потому что Оранжевый лучше мира, и одного