И имя ему Денница. Натали Альбертовна Якобсон

смотрит на него из толпы, кто-то, кого не может увидеть он сам.

      У выхода его догнал главный визирь. Панахеси был в гневе. Сейчас, когда рядом почти не осталось свидетелей, он уже не старался держать себя в руках.

      – Ты не можешь просить, чтобы помиловали того, кто собирался тебя убить.

      – Но мое прошение скоро будет в твоих руках. Тебе придется передать его фараону, хочешь ты или нет.

      – Ты и так перешел сегодня все допустимые границы.

      Границы?! Кто их установил? Таор отвел взгляд. Он знал, что просит слишком много, он ожидал, что его просьбу отклонят, но его право хотя бы попытаться заступиться за всех этих людей.

      – Они не будут тебе благодарны, все эти люди…

      – Мне это и не нужно.

      – Только не говори, что ты никогда не мечтал о собственной власти, пусть это будет власть даже над небольшой провинцией Египта.

      – Никогда, – ответ дался ему легко, потому что он всегда был честен и прямолинеен. Многих такая честность обезоруживала, вот и Панахеси внезапно отступил на шаг.

      – Значит, ты не такой, как все.

      – Как все, во дворце, это вы хотите сказать? Вам знакомы только те люди, которые рано или поздно приходят сюда. Я же общался с простыми людьми во всех частях света, мне встречались такие, кто был готов пожертвовать собой ради другого.

      – При этом будучи не влюбленным в него?

      Вопрос был ядовитым, как раздавленная змея, потому что Таор не понял его значения.

      – На поле боя никто и ни в кого не влюблен, но кто-то всегда готов пожертвовать собой, чтобы спасти товарища, даже если не знает его имени, даже если никогда больше его не увидит по окончанию войны.

      – Это все простые солдаты, но поднявший руку на тебя поднял ее на самого фараона, так как ты представляешь его.

      – Но я хочу для всех мира и прощения, потому что знаю, что такое война. Так пусть его простят.

      – Это глупая доброта.

      – И все же так правильно, – Таор развернулся и хотел уйти. Чувство, что кто-то следит за ним, не проходило, и это был вовсе не великий визирь, приставший к нему так некстати с ненужной дискуссией. Он все решил для себя, он не хотел ничего менять в своих поступках или мировоззрении. Судьба сделала его воином, но он не хотел войны. Он умел сражаться, как если бы сам был одним из богов, но не видел необходимости в кровопролитиях. Если бы люди умели соблюдать честность, то они могли бы договориться обо всем мирным путем. Так он считал и не собирался изменять своего мнения.

      Его доспехи мелодично звякнули, когда Таор уходил. Сандалии чуть царапнули пол.

      – Ты не можешь спасти весь мир, – догнал его в дверях разгневанный голос Панахеси.

      – Но я имею право попытаться.

      Таор возразил ему, лишь слегка обернувшись, но золотая тень вдалеке поразила его, как вспышка молнии. Голову обожгло, сердце опалило… Что же это такое? Наваждение! Или возле уже опустевшего трона фараона действительно кто-то стоял и смотрел на него, будто на насекомое, которое когда-нибудь