Эра счастливой охоты. Всеволод Воробьёв

если бы не вмешался в этот процесс человек, о котором я на время позабыл. И оказалось – всё так просто…

      Первый скрадок

      В начале восьмидесятых годов, пытаясь убежать от инфаркта, развитого социализма и прочих мелких неприятностей, мы с женой поселились в Карелии на южном берегу Белого моря, купив там старый, полуразвалившийся дом, причём за немалые по тем временам деньги. Поселились не вдруг, а после долгих и настойчивых поисков. Поселились не для того, чтобы снова впрячься в служебную лямку, а дабы пожить так вольно, насколько позволят нам наши силы и возможности. А мы оценили их достаточно трезво, прекрасно понимая, что источниками жизненных благ в начальный период будут только огород и окружающая природа. Поэтому и место для поселения выбирали так тщательно и долго.

      Сначала меня одного привёз туда всё тот же Леонид, через которого я имел уже некоторое представление о Беломорье. Привёз к друзьям, поставив перед ними задачу – поселить охотника и рыбака рядом с охотой и рыбалкой. И привёз – не зря.

      Стояло начало сентября, прекрасная пора на побережье этого не самого ласкового моря, что-то вроде русского «бабьего лета». Леонид, упросив своего местного друга Степана Лёгкого улаживать мои дела, повёл меня, естественно, на охоту – показывать местные возможности. Он, конечно, понимал – одно дело демонстрировать мне элитные угодья на побережье в моменты массовых перелётов и совсем другое – общедоступные места в обычное охотничье время.

      Не могу сказать, что этот первый выход запомнился мне во всех деталях, но мы шли тем путём, которым мне предстояло ходить потом четверть века – через три моста разветвлённой в дельте реки, по хорошо набитой тропе, проложенной вдоль правого русла. Сквозь реденький прибрежный тростничок, ивовые кусты и мелкий березняк, подрастающий год от года и заслонивший, наконец, не только ход морскому ветру, но и сам вид на море. А потом тропа начинала разветвляться, разбегаясь на мелкие стёжки к «убегам» или чьим-то любимым местам для постановки сеток. Но всё-таки, истончённая и в те годы едва заметная она выводила-таки на большое открытое и заболоченное пространство между коренным берегом и вытянутым вдоль него островом Лобским – так, во всяком случае, он значился на карте. Видимо, когда-то очень давно он и в действительности был настоящим островом с широким, но не очень глубоким проливом. Но в природе нет ничего постоянного.

      Наносило ли в пролив прибоями песок и глину, падал ли уровень моря или поднималось морское дно, но только стал пролив не то чтобы сушей, но местом, где активно стал разрастаться тростник и прочие водолюбивые растения, наращивая и закрепляя слой почвы, по которой теперь можно ходить пешком, не погружаясь в воду выше щиколотки. И осталось порядочное количество луж, канав, проток, по которым в прилив и отлив курсируют морские воды.

      Такие места Левонтий называет лягами. Есть тут и мелкие обособленные лужи, почти опреснённые в дождливое время, на которых утки, прилетающие сюда на ночную кормёжку, утоляют