Нация. Апокалипсис. Том третий. Вячеслав Гришанов

середине января 1993 года, уладив все организационные вопросы, Егор Сомов с семьёй отправились в «новое» путешествие – в Киев, которое никак не представлялось в его сознании, кроме как надо!

      Глава V

      В первые дни пребывания в Киеве Егор Сомов никак не мог собраться с мыслями, слишком тяжело было окунуться в новую жизнь; да и вопросов от знакомых было очень много, особенно что касалось жизни в Сибири. Много ли медведей ходит по улицам городов и посёлков? Много ли в тех краях осталось людей по части душевного величия? Правда ли, что в задымлённых сибирских городах люди ходят в противогазах? Ну и так далее. На все эти вопросы и многие другие он отвечал с той же иронией, с какой они были заданы. Ничто в этих разговорах его не ущемляло и не раздражало, а напротив, он даже внутренне улыбался; улыбался любопытству и наивности людей. Во всей этой истории его ущемляло и терзало только одно – самолюбие. Он был огорчён тем, что не всё получилось в Сибири так, как он хотел: планы не реализованы, мечты и задумки не осуществлены. В результате утерян интерес не только к жизни, но и к профессии как к путеводной нити, которая вела его много лет к чему-то высокому и значимому. Но в этой ситуации он никого не винил, кроме себя одного. Возможно, от этого он чувствовал себя зверем, попавшим в западню. Чтобы выбраться из неё, нужны были силы, много сил. И их он должен будет найти, в первую очередь, внутри себя. «Конечно, – рассуждал он, – придётся многое пережить, от многого отказаться, но это не должно меня пугать и приводить в уныние. На свете существуют другие, более важные ценности, чем мои желания, – это семья, дети, родные и близкие, и эту ценность у меня никто и никогда не отнимет; во всяком случае, пока я жив». И этому осознанному счастью он радовался, причём радовался как ребёнок.

      Рад был он и тому хорошему отношению, что проявляли к нему Наташины родители – Антонина Николаевны и Николай Петрович. В общем, всё шло хорошо. Может быть, даже лучше, чем он ожидал. Правда, были дни, когда ему хотелось побыть одному, чтобы поразмыслить, так сказать, над своей жизнью. Над тем, что упущено в последнее время из вида, особенно литературой. Для этого он иногда находил время и долго гулял по знакомым киевским местам, думая не только о природе, которая может многому научить, но и о том, как ему быть в этой жизни: заниматься тем, чем он занимается, или жертвовать плотью во имя духа?

      Он понимал, что при всех обстоятельствах он не может отказаться от того, что любит, от того, что составляет большую часть его личности: от поэзии и прозы, которые всё сильнее и сильнее входили в его жизнь, наполняя чем-то важным и существенным, что давало уверенность для его внутреннего роста. И он не мог не обратить на это внимания, поскольку не писать он уже не мог, но и писать тоже: работа отнимала всё время, а для лирических отступлений оставалась только ночь, но и её приходилось делить…

      Вот и на этот раз, когда он в очередной раз прохаживался по любимой аллее мимо старых клёнов, лип и развесистых каштанов, отдавшись