Куба – любовь моя. Владимир Морозов

пожали плечами. Утром, сокрушенно подсчитывая убытки, я корил его: «Сереж, здесь тебе дикий запад, а не матушка Россия. Здесь твой порыв не поймут и, в лучшем случае, покрутят пальцем у виска». «Да натура, понимаешь, поперла, – оправдывался он. – А потом, я же не знал, что в баре все так дорого».

      Так или иначе, отныне мы решили встречи-знакомства проводить – у нас ли, на выезде ли, но не в казенной обстановке. Обычно в номере, где собирались, колясочники пристраивались к столу, а здоровые сопровождающие рассаживались по кроватям со стаканами в руках. Закуска отсутствовала. Местные традиции предписывали или только есть, или только пить. «Вы уже поужинали? Ну так пойдем ко мне, выпьем чего-нибудь» – типичное приглашение в гости.

      Подвыпившего Сергея несло на разные разглагольствования. Мне же интереснее было послушать каких-нибудь датчан, и я слегка притормаживал его. Объяснялись – кто во что горазд. Я с трудом вспоминал английский, Сергей чудовищно насиловал немецкий, а чехи с поляками довольно внятно говорили по-русски. Во время этих застолий я несколько раз ловил себя на мысли, что во всех этих европейцах, приехавших из разных стран, присутствовало нечто общее. Они как бы смотрели в одну сторону. Многие вещи, о которых мы, русские, могли спорить друг с другом часами, были для них давно и окончательно решены и уже не вызывали вопросов. Мы с Сергеем со своими метаниями и заскоками резко диссонировали в этом хоре и, чужие, являлись своего рода экзотическим приложением к их компании. Может быть, тем и были для них интересны. Правда, когда речь заходила о горбачевской революции, встряхнувшей мир, о том, как было и как стало, что было хуже тогда, а что – сейчас, мы душевно соединялись с нашими бывшими братьями по идеологии – чехами, поляками, румынами – и прекрасно понимали друг друга. Французы же и прочие шведы в этих наших доверительных воспоминаниях о прошлом были лишней, наблюдающей, стороной.

      За доброй выпивкой говорливого Сергея в конце концов спрашивали, мол, когда он получил травму и кем был до нее. О! Это был его звездный час. Он упирал стальной взгляд в собеседника и внятно произносил: «Офицер Ка-Ге-Бе». Вопросов больше не было. Спрашивающий сразу напускал на себя серьезный вид и всепонимающе поджимал губы. Сергей же хлопал его по плечу расслабленной кистью и, пристально глядя в глаза, пьяно спрашивал: «Приедешь ко мне в Москву?» «Нет, нет, в Москву нет, там война, там стреляют», – пугался тот, а Сергей, очень довольный, заливался смехом.

      – Сереж, ты что бедных румын чуть до инфаркта не довел, такая пара интеллигентная, а ты все со своими приколами, – шутя спросил я его как-то.

      – А что такого-то? – наивно округлил он глаза. – Я же не соврал. Офицер? Офицер. А пограничные войска в то время были приписаны КГБ, как говорится. Все верно.

      Главный устроитель турнира, так сказать, инвалидный Илюмжинов, мудрейший и наблюдательнейший Иржи Житек, первый обратил внимание на странное сходство Сергеевой фамилии с огнестрельным оружием. Это обстоятельство страшно развеселило всех участников