Куба – любовь моя. Владимир Морозов

к конечному пункту наших приключений под названием – Развязка. Как будто торопился исправить ошибку судьбы, что так легкомысленно свела в это утро наши пути.

      – Тебе не мешает это? – спросила Мартина и ударила кулачком по подлокотнику, что разделял наши кресла.

      – Мешает, – ответил я и не узнал своего голоса. – Перелезай ко мне. – Она тихонько мотнула головой.

      Дорога была гладкой, и мне показалось странным, что Мартина как-то не в такт вздрагивает на моем плече. Я повернул ее лицо к себе.

      – Ай вонт ю, – глотая слезы, беспомощно сказала она. – Я хочу тебя.

      Наверное, сейчас, по прошествии времени, можно было бы и улыбнуться, вспоминая ее мокрое, удивленное личико: «Ай вонт ю». Тогда мне было не до юмора. Я стал целовать это гладкое, в темных потеках, почти детское личико. Потом сгреб ее себе на колени, расстегнул джинсы и припал губами к плечику с наколкой.

      Дремлющий народ, казалось, только и ждал этой минуты, чтобы проснуться и со всех сторон с предельной любознательностью наблюдать за моими манипуляциями.

      – Нет, это невозможно, – прошептала Мартина, скользнула на свое место и застегнула джинсы. Народ еще пооглядывался немного и успокоился.

      Достав косметичку, Мартина привела в порядок лицо. Потом вытащила из сумки записную книжку с ручкой, написала печатными буквами свой словацкий адрес, вырвала листочек и протянула его мне. Я вспомнил, сколько за свою жизнь получил ведущих в никуда, выцветших в старых записных книжках и на затерявшихся листочках, ненужных адресов, вздохнул и запечатлел свои координаты на букву «V». Остаток пути мы проехали обнявшись и сладко страдая по обе стороны мерзкого подлокотника.

      Мартину встречала целая делегация во главе с мамой и ее «другом». Отца у Мартины, как я понял, не было, был «мамин друг», солидный, профессорского вида, интеллигент в очках и с бородкой. И еще трое молодых людей, взятых, очевидно, под чемоданы. «Мамин друг» крепко, с пониманием, пожал мне руку.

      Мать Мартины оказалась из породы спортивных и ни при каких обстоятельствах не полнеющих женщин. Если б не заматеревшие морщины, светлеющие вокруг глаз и у носа на загорелом лице, их с дочерью вполне можно было бы принять за сестер. Когда она, оторвавшись, наконец, от ребенка подошла ко мне и стала благодарить, я понял, что ей известно все. И про то, что случилось в автобусе, тоже. Не потому, что Мартина успела рассказать, нет. Просто известно, и все.

      – Я рада, что в России еще остались настоящие мужчины, – сказала она по-русски и всепонимающе посмотрела мне в глаза.

      – А это вам на память о нашей семье… и о Мартине.

      Она обворожительно улыбнулась и протянула мне две картонных коробки. В одной из них наметанным глазом я определил спиртное.

      – Что вы, что вы, не надо, – чего-то испугался я и даже поднял кверху руки. Мне стало неудобно, и я поспешил расшаркаться.

      – Вы уж извините, у меня автобус отходит на Годонин. Мне надо идти. А вам счастливо добраться до Братиславы.

      Я