Звезды сделаны из нас. Ида Мартин

циничным и равнодушным гадом, унижающим и использующим людей. Такие, как он, никогда не бывают детьми в полном смысле.

      Их души, о которых так молится мама, испорчены с рождения.

      Перед глазами встает его перекошенное злобой лицо, когда он бьет меня за гаражами. Я послал его при всем классе и не собирался извиняться. Мне очень больно, но, сцепив зубы, я вижу помутившиеся от остервенения глаза и наслаждаюсь его бессилием. Бьет он, а побеждаю все равно я. Так я всегда себе говорю, когда приходится терпеть.

      – Погоди-ка, – мама настораживается. – Я вспомнила. У тебя, кажется, был с Сашей конфликт.

      Ну слава богу, «вспомнила» она! А я и не надеялся. Пять лет макаровского террора и буллинга были для нее лишь «особенностями переходного возраста», причем моего. Так она объясняла причины моих прогулов директрисе.

      Понятное дело, в детали так называемого «конфликта» я ее не посвящал, но, прекрасно зная, что я ненавижу Макарова всем сердцем, она все равно пытается взывать к моей человечности:

      – Ты должен простить его, Глеб. Какие бы разногласия между вами ни стояли. Сейчас это особенно важно. Простить и самому попросить прощения. Скажи: я прощаю все, что нанесло мне обиду. Я прощаю все, что причинило мне боль, страдание и ожесточение…

      – Пожалуйста, перестань. Я не собираюсь прощать Макарова!

      – Очень тебя прошу, ради меня. Избавляясь от всякого рода злобы, мы очищаемся сами.

      – Давай вместе посмотрим какое-нибудь кино? – предлагаю я. – Хочешь «Собаку на сене» или «Шербурские зонтики»?

      Мама молча встает, наливает чайник и ставит его кипятиться. Отворачиваясь, она продолжает тихонько плакать, и я иду за новой порцией бумажных платков, а когда возвращаюсь, застаю ее с Мишкиным альбомом в руках.

      Началось. Теперь она будет всю ночь его рассматривать и ругать себя за то, что «недоглядела» и «упустила».

      – Ложись, пожалуйста, спать. – Я осторожно забираю у нее альбом. – Тебе сейчас это не нужно. Сегодня вообще праздник. Забыла?

      И тут меня осеняет.

      Быстро лезу в телефон, открываю фотографию с Асей на плече и сую ей под нос.

      Трясущимися руками мама осторожно берет телефон, подносит к глазам и с тяжелым вздохом возвращает:

      – А ведь Миша тоже мог бы стать таким.

      – Но за меня-то ты хоть немного рада? – Тема Миши у нас всегда на первом плане, чего бы это не касалось.

      – Конечно рада. – Но ее голос звучит бесцветно и равнодушно. – Ты красивый и счастливый. Не всем так повезло, как тебе. Кто-то и вовсе не дожил.

      Она снова всхлипывает, и я чувствую, как начинаю закипать.

      – Давай ты выпьешь феназепам?

      – Ой, нет, что ты? Я с него потом несколько дней сама не своя.

      – Давай-давай, – я открываю шкафчик с лекарствами и роюсь в пластиковой корзинке. – Тебе нужно успокоиться. Завтра дети в сад придут, а ты вся заплаканная и несчастная. Вот они обрадуются…

      Это единственный аргумент, который всегда срабатывает. Для садовских детей мама самый веселый и позитивный