Волком выть. Олег Романов

музыкой пилу. Но глухой супруге хоть «пожар!» на ухо ори. Осторожно, чтобы не скрипнули половицы и давно не смазанные проржавелые от времени петли двери, выскользнул во двор.

      – Айда, Букетик, пошли.

      Попрощались с дедом лишь мелодично притворённая калитка с неправильно прибитой на счастье подковой (вверх ногами), чтобы сыпались деньги, да соседский петух, охранявший от ястреба свой выводок. Дед ещё раз оглянулся на избу. Как бы мысленно попрощавшись с убогим жильём и старухой, Митяй, крадясь, через проулок спешно завосьмерил – «руболь двадцать – руболь двадцать» – к видневшейся вдали опушке леса своей неторопливой, немного косолапой, прямо-таки медвежьей походкой, сминая траву вдоль тропы и оставляя характерные следы носками вовнутрь, а пятками врозь на пыли дорожки. Через заулок – это чтоб баба с пустым ведром не повстречалась. Со стороны старичок своим обличием: высоким ростом, курчавой бородой, чистого неба голубизны глазами, особенной поступью (прихрамывал «рубль двадцать») – сам напоминал снежного человека! Ему бы ещё волосы длиннее да скинуть нехитрую одежонку: мало ношенный «макинтош» (так он звал морской китель без погон с блестящими морскими пуговицами в якорях), стёганые штаны и лапти да кепи с пипочкой на макушке, а также поклажу – и можно идти сдаваться властям! Благо росточком-то вышел почти с медведя.

      Здесь на воле всею своею прытью ерепенилось, не даваясь под власть осени, бабье лето. Толклась к теплу какая-то мошкара, тенёта летала от ветра. На деревьях бора видневшиеся издали зелёные листья кое-где начинали стойко багроветь или желтеть, выделяясь подпалинами и оспинками. Постепенно, не сразу жухли цветы и теряли расцветку и буйность травы. Сыпалась оземь последняя лещина, которую прятали в норки полёвки и в дупла белки. Оранжевели на солнце кисти ягод рябины, украшавшие молоденькие, нежные деревца. Ягоды калины ещё сильно горчили, а сизая ежевика, которую дед щипал двумя толстыми пальцами, сверху в пятнышках неопасного кожного рака, по пути встречалась всё чаще и чаще. Лишь мелкий валежник похрустывал под новыми красными – из шкуры молодого вяза – выходными дедовскими лаптями. Да прошлогодняя листва, истолчённая в труху, «топила» ступни деда в начавшейся лесной стёжке, путая путь. Но цепкие, совсем не старческие глаза старика разве на мякине, как воробья, проведёшь? Дед не по-старчески весьма памятлив и помнит даже, где ступнуть лаптем и не замочить онуч! Спугивая в застоявшиеся лужи тритончиков и лягух среди ряски и тины, с запахом старости, дед Митя наконец-то вышел к болоту, где в самой середине виднелся остров в кустарях. Не зря йети оценил здешнюю неописуемую красоту. Букет звонким лаем вспугнул гревшегося ужика. Собака ищет грибы. Путает лишь осиновые с мухоморами и зовёт деда лаем. «Переговариваться» с другими собаками лаем он смолоду не приучен. Присев на неживую уже берёзку, верно поваленную когда-то бурей, дед Митяй приставил к колену пилу, достал деревянный коробок с космическим кораблём в зелёном цвете