Визит к архивариусу. Исторический роман в двух книгах. Лев Аскеров

замаскированный ящик выглядел поддоном. Если бы не спешка и жадность Львова, Григорий ни за что не догадался бы где дядя Николя припрятывает заветные бумаги.

      «Ах, вот где твой тайничок», – отметил про себя Мытищин, а громко спросил:

      – Готово?

      Львов кивнул, предложив жестом молодому человеку коньяку. Тот на приглашение никак не отреагировал. Николай Михайлович выпил и, выуживая из вазы, стоявшей в баре как раз под полкой, дольку лимона, к ужасу своему увидел ехидные язычки торчащих купюр. Он торопливо захлопнул бар и, отступив от него, протянул три векселя Григорию. Мельком взглянув на них, Мытищин опустил их в карман.

      – Теперь и выпить можно. Жаль руки испачкал кровью, – сказал он.

      Потом в поисках чего-то он стал бить себя по карманам.

      – Куда девался платок? – спрашивал он себя. – А, вот он!

      Григорий из бокового кармана пиджака вытащил револьвер, и, демонстративно проверяя, полна ли обойма, крутанул барабан. Оставшись довольным, он переложил его в другую руку и наконец извлек из недр кармана не первой свежести платок. Положив револьвер рядом с дверцей бара, Григорий, обращаясь к нему как к третьему присутствующему, сердечно, не без оттенка сожаления произнес:

      – Думал, друг мой, придется тобой воспользоваться. Слава Богу, обошлось.

      Тщательно, палец за пальцем вытерев руку, он открыл бар.

      – О! – воскликнул Мытищин, с любопытством рассматривая кончики торчащих денег.

      – Это что такое? Никак тайник…

      Он потянул на себя поддон, оказавшийся действительно выдвижным ящичком, внутри которого под пачкой только что полученных Львовым денег, лежали какие-то бумаги.

      Николай Михайлович бросился к молодому человеку. Но тот, видимо, предвидел подобную реакцию, схватил револьвер и сквозь зубы процедил:

      – Ни с места!

      – Это же грабеж…

      – Что ты говоришь?! – не отводя револьвера, прошипел Григорий. – Это, стало быть, грабеж… А вот это, – он ткнул на расписки с росчерками его матушки, – это не грабеж?! Скажи, как это называется?

      Лицо Григория исказила страшная гримаса гнева. Он широко и решительно шагнул в сторону Львова …

      – Нет в русском языке такого слова. Не придумали. Может еще придумают. Чтобы, произнося его, каждый содрогался, понимая о какой мерзости идет речь. И чтобы ни у кого не возникало желания поднимать подлеца на Олимп и ломать перед ним шапки. Возвышать такого – значит признать его право на подлость. Сильные мира сего – подлецы высшей гильдии. Но на всякого подлеца рождается свой подлец… Самое смешное то, что, уничтожая одну подлость, другая, победившая, становится изощренней, совершенней…

      Мытищин говорил, а сидящий внутри него двойник, словно со стороны слушая и наблюдая за ним, иронически ухмыляясь, говорил: «Эва, куда тебя повело. Не к добру…» Его умствования подобного рода и ощущение двойника, как уже им не раз замечалось, были первыми признаками надвигающегося припадка.

      – Пора кончать! – оборвал он самого