Черные дыры. Игорь Александрович Зуев

подавала признаков того, что за ней кто-то прячется. А мать Николая уже разлила чай по чашкам и, заглядывая в глаза, умоляюще просила выпить с ней чашечку. Неудобно мне стало, не мог я отказать в просьбе пожилой женщине. А как сели за стол, так она сразу стала просить меня:

      − Вы сына моего простите, по глупости он к вашей жене вязался.

      − По глупости? − удивился я. − Что он, ребенок маленький? А вот моего ребенка убил. Так что ответить за это должен.

      Кончил бы я Николая тогда, но увидев слезы его матери, остыл, не убийца же я. Женщина заплакала, со слезами на глазах просила:

      − Простите сына моего, он у меня один. Как я буду жить на старости лет без него?

      Выпросила она у меня для него прощение. И пообещал я ей, что не трону ее сыночка. Слово дал, вот и держу. Сколько у меня было поводов и подходящих моментов, чтобы отправить его на тот свет! И вдруг показалось, что я самому Господу Богу слово дал. А устами его матери вроде как сама Пресвятая Богородица за сына просила. Разве я мог ей отказать?

      Когда ушел я от матери моего врага, будто тяжкий груз с души сбросил. Поздно тогда я домой вернулся, в двенадцатом часу ночи. Умылся, спать стал укладываться, и вдруг слышу, что в дедушкиной комнате опять половицы скрипят.

      «Что за напасть?» − подумал я и вошел в его комнату. Никого там не было. – «Переволновался, наверное, вот и мерещится черт-те что», решил я в конце концов.

      С утра был опять великолепный солнечный день, который я посвятил встрече с друзьями. Обошлись без алкоголя. Только о будущем нашем договаривались. А было 30 августа, ровно 40 дней после смерти дедушки миновало. И я опять один дома, и сна ни в одном глазу.

      Днем умудрился я на часок прикорнуть. И вот опять за окном ночь, и вновь скрип половиц в дедушкиной комнате. Ну хотя бы пьяным был или уставшим я был, тогда было бы можно это как-то объяснить. А тут, нет, я трезв, как стеклышко, даже обидно из-за этого. Но не встаю. Сижу, смотрю, на дверь, которая из маминой комнаты в коридор открывается. А через дверной проем видна дверь дедушкиной комнаты. Сижу, голова пустая, никаких мыслей нет. Но что-то подтолкнуло меня взглянуть на часы.

      Ровно полночь.

      И вдруг дверь соседней комнаты открылась, и из нее выходит дедушка. Одет он был опрятно, даже торжественно: белая накрахмаленная рубашка, отутюженные, со стрелками, черные брюки, черные, начищенные до блеска туфли и аккуратно причесанные на голове седые волосы.

      Я сидел на диване и смотрел на него, не в силах не то что пошевелиться, но, как мне показалось, и дышать. А дедушка повернулся ко мне лицом, подошел к дверному проему в мамину комнату, где находился я, и остановился, направив на меня свой живой взгляд.

      Я молча смотрел во все глаза на него, а он постоял, посмотрел на меня, ничего не сказал, повернулся ко мне спиной и зашел в свою комнату, плотно закрыв за собой дверь.

      Мне показалось, что дедушка был со мной целую вечность. Но и она закончилась. Я машинально взглянул на часы, на них было пять минут первого ночи. Я рванулся к дедушкиной комнате, открыл дверь и окинул взглядом пустое пространство, вмещающее в себя всю историю прожитых дедом лет.

      Все было так же,