777. Irina Zheltova

Марков неожиданно для себя очутился в той же зале, которую покинул около часа назад. Вот только сидений в ней уже не было, да и публика имела весьма странный вид. Президиум также успел исчезнуть, и Подвальный в длинном черном плаще и красной маске палача что-то кричал возбужденной публике. Все вокруг тоже одеты были в непостижимые костюмы: одеяние Бенедиктова чем-то напоминало балахон ку-клус-клановца, но при этом он выглядел не нелепо, а скорее торжественно и зловеще. Лошак походила на заводную куклу, и даже движения ее были соответствующими, а матовая белизна лица сияла пластиковым нечеловеческим блеском. Яблонский носил смирительную рубаху начала двадцатого века, и нижняя половина лица его была выпачкана в крови. Марков с ужасом озирался и вздрагивал при виде того или иного персонажа, тщетно пытаясь найти среди них Мурова, и испытал огромное облегчение, когда все же его не обнаружил.

      – А теперь мы приступим к тому, ради чего все мы здесь собрались! Господин Яблонский начал без нас, поэтому нам пришлось его временно обездвижить. Кто готов на этот раз стать жертвой великого народного гнева?

      Из толпы раздался чей-то радостный писк, и к Подвальному выбежала полноватая дама в нацистской форме, плотно обхватывавшей ее округлые формы.

      – Госпожа Улитская! Приветствуем! Народ готов принять такую жертву? – толпа радостно загудела. – Тогда приступим!

      Откуда-то возник огромный нож, которым Подвальный в несколько ловких движений рассек форму СС, обнажив рыхлое жирное тело Улитской.

      – Нам будет вас не хватать, – печально пожал он плечами и повернулся к толпе.

      – У вас останутся мои книги, а теперь я буду жить в каждом из вас! – вдохновенно пропищала дама.

      Тело ее покрылось синеватой гусиной кожей, и Улитская мелко задрожала – вероятнее, конечно, от холода, нежели от страха.

      – Давайте не будем заставлять даму ждать и приступим, – торжественно выкрикнул Подвальный и снова махнул ножом.

      Рука дамы упала в предусмотрительно подготовленный поднос, который держали двое темнокожих безногих рабов. От толпы отделилось три человека, один из них схватил окровавленную руку, и они удалились в конец зала. Павел обернулся, чтобы посмотреть, чем они намерены заниматься, и тут же пожалел об этом – в считанные секунды они разорвали руку на три части и принялись с аппетитом поглощать свежее мясо, похрустывая костями. К этому моменту Подвальный отсек и вторую руку Улитской, но на лице дамы не отразилось ни тени страдания, словно ее не расчленяли на глазах у людоедской толпы, а просто поставили под теплый душ. Следующие трое ухватили руку и убежали в конец зала. Затем в расход пошла нога, которую разделили между собой уже пятеро, а Улитская продолжала как ни в чем не бывало стоять на одной ноге, словно она истекала не кровью, а клюквенным соком. Когда Подвальный отсек ей вторую ногу, писательница неуклюже рухнула на пол, но лицо ее продолжало хранить невозмутимое выражение. Потом последовало самое страшное: в руках Подвального вместо ножа откуда-то взялся массивный топор, которым он принялся крошить