Свента (сборник). Максим Осипов

одну надо глянуть. Губер – заведующий коммерческим отделом – обидчивый, вялый, мстительный, в сознании врачей – вор. От коммерческих больных – одни неприятности, а деньги все равно не врачам идут. Заметьте, Губер просил не сам, а через медсестер. Сам бы он выразился в том духе, что вам, мол, все равно делать нечего, так что посмотрите пациентку, пожалуйста.

      Он посмотрит, но быстро. Где она? – в коридоре.

      Сестра, тихо:

      – Цыганка.

      Он цыганку одну уже полечил месяца два назад. Странная была женщина, нетипичная. Сестры предупреждали: поосторожнее с ней. Молча разделась – по пояс, как велено, без обычных вопросов: “Бюстгальтер снимать?” Торжественность и презрение. Молча повернулась на левый бок, когда надо было. Без шуршания женского, безо всяких фру-фру, без “Ой, это сердце мое так булькает?” Очень резко взяла заключение. Кажется, сказала: “Спасибо”. Чувствовалось: ненавидит она их, – слово в голову пришло – вертухаев. Раз в форме, пускай в медицинской, в халатах, в пижамах, то кто же они? – вертухаи. Куда она так торопится? Сестра объяснила: женщина в микрорайоне известная, наркотики продает. Сестры всё знают, они ведь живут тут, им удобней работать по месту жительства. Так что торопится женщина – дело делать. Сын у нее еще – взрослый, девятнадцать лет, не в его дежурство это было, – умер. Вот отчего такая торжественность. Ладно, ничего серьезного, да и цыганка она какая-то ненастоящая. Худая, стриженая. С фамилией искусственной – что-то такое, как будто русское, цирковое. Замужем, интересно? Сестры и это знают: первый – повесился, нынешний муж – без ног, попрошайка. Честно говоря, достали эти несчастия. Ну, врач не должен так думать, тем более – говорить.

      Сегодня другая цыганка. Та была относительно молодая, эта – старая.

      – Что у них с нашим Губером? – удивляется медсестра. – Всей правды мы никогда не узнаем.

      – Зовите ее, быстро только.

      Суетливая бабка с невнятной речью, рыжие, неаккуратно крашенные волосы, руки грубые, отеки вокруг перстней, отеки лица, ног. Пестро одета бабка, наши не так одеваются.

      Сестра ворчит: вот укуталась!

      – Тепло уже, бабушка, апрель!

      И что, что апрель? – ей всегда холодно.

      Хорошо, что ее беспокоит? Они спешат.

      Цыганка мямлит, не разберешь. Сколько ей лет? Она и возраст назвать свой не может!

      – Бабка, ты не в гестапо, – взрывается медсестра, – говори!

      Нельзя так с больными, особенно – коммерческими, от Губера.

      Им надо записать ее год рождения.

      – Пиши – двадцатый…

      – А на самом деле какой?

      – Двадцать восьмой напиши… Тридцатый.

      По документам – двадцатый, но не выглядит цыганка на семьдесят девять. Что за галиматья? “Галиматня”, – говорит Губер, он из Молдавии. Его не поправляют, а за глаза смеются.

      Спросим: сколько ей было во время войны? Не помнит. – Какой войны? – Войну не запомнила? Да где она жила?

      Отвечает:

      – В лесу.

      – В