Наследница Роксоланы. Эмине Хелваджи

Мустафа запрокинул голову, прикрыл глаза, скрывая набежавшие слезы, и стиснул зубы так, что они заскрипели. С одним отличием – он, Мустафа, немедленно бы оставил Румейсу, сколь бы сильно ее ни любил, если бы она попыталась подослать убийц к старшему сыну. Немедленно, не раздумывая. И Румейса об этом знала.

      Знала ли Хюррем-хасеки? И… знал ли отец?

      Не думать об этом. Нельзя о таком думать, Аллах покарает того, кто не почитает родителей своих…

      Шепот за спиной усилился. Уже можно было расслышать отдельные голоса. И голоса эти проклинали «роксоланку, зловонную дочь Иблиса, укравшую султанское сердце».

      – Довольно!

      Мустафа хотел произнести эти слова спокойно, с достоинством, но вышло так, что рявкнул. Гул голосов словно кинжалом обрезало. Ну и хорошо. Так даже лучше. Ни к чему тревожить то, что не следует тревожить.

      А вот убийц нужно найти, и чем быстрее, тем лучше.

      И – нет, вот это точно не отец. Сулейман Кануни не унизился бы до презренного яда. По крайней мере в отношении старшего сына и наследника.

      Мустафа истово верил в это – а что еще ему оставалось?

      Ну а Хюррем… что ж, Хюррем есть Хюррем. Эта женщина и впрямь способна на многое.

      Последний взгляд на сына, такого вот, измученного подлой смертью. В следующий раз Орхан уже будет благообразен, увит пеленами, над ним прочитают погребальные молитвы… Но Мустафа запомнит своего мальчика таким. Запомнит, чтобы отомстить, когда придет срок.

      Сколько раз Румейса отводила гнев Мустафы от Орхана, повторяя, как заклинание: «Он еще юн, мой господин, вырастет – поумнеет»? Пятьдесят раз, сто? Румейса – хорошая жена и хорошая будущая султанша. Айше-хатун, мать Орхана, была совсем не такой. Румейса умеет отделять веление сердца от того, что требуют от нее высокое положение и заветы Аллаха. Она защищала Орхана так, как, наверное, не могла бы это сделать и мать…

      Вот только Орхан уже не вырастет. Не поумнеет. Никогда.

      – Что он ел?

      Задав этот вопрос, Мустафа повернулся к придворным, смерил их тяжелым взглядом. Свита загалдела, все заговорили разом, и выходило, что шахзаде Орхан последний раз ел еще до того, как охотничий кортеж покинул стены дворца. Но Мустафа поймал взгляд Тургай-бея и не отпускал до тех пор, пока худой и жилистый придворный не выдавил из себя:

      – Шахзаде Орхан выпил тот шербет. Совсем немного, глоток или два. Он испытывал сильную жажду…

      Мустафа кивнул. Ну да, разумеется. Орхан не придавал значения старинному обычаю, по которому первым еду должен пробовать глава рода. Разумеется, после специально назначенных придворных, чьей прямой обязанностью было пробовать ее первыми.

      Успели ли они? Пробовали ли они вообще тот шербет? Живы ли?

      Если да – дело плохо: убийца среди тех, кто стоит перед ним. Среди приближенных.

      Мустафа повернулся к Мехмеду. Взял за подбородок, заглянул в глаза:

      – Никогда не поступай так, как он.

      Сын кивнул,