Литера «Тау». Вера Михайловна Флёрова

у него посторонняя мысль. Интересно, растаял ли Хельмар.

      Аркол поправил ворот и прокашлялся.

      – Ладно, извини, – сказал он непримиримо. – Но ты ведь не хочешь мне помогать.

      – Что в коробке?

      Доктор Мерц смотрел тяжелым взглядом.

      – Мощи.

      – Ну. Продолжай. Кто-нибудь святой?

      – Угу. Святой Ансгар, – выдохнул Аркол мечтательно, но тут же строго добавил: – Шучу.

      – Не смешно, – взгляд доктора Мерца не стал легче.

      – Обещай, что ты поможешь ему.

      – Я, черт возьми, не знаю, кто он такой!

      – Знаешь. Его знают все. Для того, чтобы я принес его сюда, подвергли себя опасности восемь человек. Не так-то легко было добыть его из секретных хранилищ. Но это, несомненно, он. Инквизиция, если она существует, помогла мне.

      – Первый раз слышу, чтобы инквизиция, если она существует, кому-нибудь помогала, – сказал Ансгар. – Значит, действовать я буду в ее интересах, что…

      – В своих. Я-то подниму его и пойду отбывать наказание.

      – А я что?

      – Поговори с ним. Покажи ему все. Расскажи. Ты, когда его увидишь… ты поймешь, что делать.

      Ансгар устало опустился на диван.

      – Дай сюда коробку.

      Аркол повиновался.

      Ансгар некоторое время держал антикварный раритет на коленях, положив сверху руки.

      – Там мертвый осколок, – прошептал он. – Обгорелый кусок правой височной кости с дыркой. Такая штука может принадлежать шести доступным тебе деятелям с запретной биографией, из которых я могу быть нужен только одному. Исключительно в качестве переводчика.

      Ансгар вернул коробку.

      – Работа вполне для тебя. Ты можешь воскрешать людей в пределах века. Но, если бы добыть его не было так трудно, я бы решил, что это эксперимент надо мной, потому что это – последний человек на свете, с которым я хотел бы говорить. Даже с мертвым. Это слишком тяжелый образ. Для меня.

      – Я, – Аркол смутился, – понимаю.

      – Вряд ли.

      – Слушай, но ведь это… совсем уже не твоя история! Кроме того, сейчас все говорят – нет национальных барьеров, самосознания там этого… мы все – граждане мира. Что было, то прошло. Каждый разумный человек это понимает. А мы хотим вразумить неразумных.

      – Как разумный человек я это тоже, безусловно, понимаю. Но когда я его увижу, меня захлестнут эмоции. И я за себя не ручаюсь.

      Аркол хмыкнул.

      – Ребята говорят, у вас всего две эмоции – вредность и занудный перфекционизм.

      – Хотел бы я, чтобы это было так.

      – А это не так?

      – Нет. Эмоций у меня несколько больше. Просто со всеми остальными, если они появляются, я очень плохо справляюсь. Поэтому предпочитаю их избегать.

      – Я думал, если человек это осознает…

      – Человек это осознает, – признался Ансгар. – И потом ему бывает очень стыдно. Ведь у прочих людей есть огорчения и радости. А у этого человека на их месте