Кащеева цепь. Михаил Пришвин

Так! Живо! Теперь нужно гостей звать.

      – Слушаем.

      – Куда же вы пойдете?

      – Не могим знать, ваше благородие.

      – Ну, так я вам скажу: лодку эту поставьте на воду и поезжайте гостей звать.

      – Слушаем! – сказали полицейские и, взяв лодку за край, повернули на бок.

      – Чижик, чижик, где ты был? Пожалуйте, гости дорогие.

      – А! и кум тут! Ну, давай поцелуемся.

      Становой с Рюриком обнялись, но Курымушка, пока они целовались, схватил ружье, отбежал к дереву и стал за него, как за баррикадой.

      Ахилл как осклабился, так и остался с такою же глупою рожей стоять.

      Не обращая внимания на Курымушку, такого маленького, Кум угостил вином Рюрика и Ахилла и, увидев четырех убитых крякв, так и ахнул:

      – Да мы тут сейчас пир на весь мир устроим: ведь они теперь осенью жирные.

      И велел четыре ямки копать; в эти ямки прямо в перьях уложили уток, засыпали горячей золой, костер над ними развели.

      – А еще бы хорошо осеннего дупеля убить, да его бы во французскую булку сырого, а булку тоже бы в ямку, пока она вся жиром его пропитается. Ну, вот закусим, такая закусочка – едрёна муха, скажу я вам… Ну, вы чего дремлете, ребята здоровые, вам еще по стакану под ветчину, а потом и под утки начнем. Выпили еще по стакану.

      – Меня самого из шестого класса выгнали. Эх, было время! Вот было время! «Gaudeamus» знаете?

      – Ну, как же! И запели:

      Gaudeamus igitur juvenes dum sumus.

      [Начальные строки студенческой песни «Гаудеамус»: «Будем радоваться, пока мы молоды» (лат.)]

      А Курымушка так и стоял, все стоял за деревом, ожидая на себя нападения; первым выстрелом он думал убить станового, вторым полицейского, затем броситься вперед, схватить второе ружье, другого полицейского взять в плен и на этих лошадях продолжать путешествие.

      Так он думал вначале, а кумовство у костра все разгоралось, товарищи его покидали; они, пожалуй, пойдут за Кумом. Знал ли Кум его мысли? Верно, знал: он лежал на полушубке брюхом вниз, пел «Gaudeamus», а сам все смотрел на воду, будто чего-то ждал, потом вдруг крикнул Курымушке:

      – Не зевай, не зевай!

      А у воды совсем низко, будто катились, летели два чирка и прямо на Курымушку.

      – Не зевай! – крикнул Кум. – Так-так-так-вот-вот-вот… стреляй!..

      Курымушка выстрелил раз – промахнулся, два – чирок свалился в воду у самого берега. Сразу бросились и Курымушка, и Кум к утке, у Курымушки руки не хватало достать, а Кум дотянулся и, подавая ему утку, сказал:

      – Молодец, азият!

      Обнял его вокруг шеи правой рукой и, повторяя: «Молодец, азият», усадил его возле костра на полушубок.

      – Ну, ребята, – сказал он, – кажется, ужин поспел, давайте-ка под утку, я сам гимназист, да из шестого класса.

      Gaudeamus igitur juvenes dum sumus.

      Все выпили, Курымушка тоже первый раз хватил, и прямо целый стакан.

      – Молодец, азият! – похвалил становой.

      Тогда мало-помалу Курымушке стала показываться та желанная теплая подушка в белой наволочке; еще он сопротивлялся, отталкивал ее, а она все наседала, наседала.

      – Нет, нет! – крикнул он.

      – Добирай,