Чернее черного. Весы Фемиды. Найо Марш

станет вдвое труднее, если ты не пожелаешь им помочь. Если тебе, например, внезапно захочется изменить маршрут, по которому ты должен следовать на какой-нибудь прием, или выйти из посольства, никому ничего не сказав, и отправиться подышать в одиночестве воздухом в Кенсингтонском парке. Грубо говоря, если тебя убьют, кое-кому в Специальной службе оторвут голову, а отдел в целом утратит всякое доверие, питаемое к нему на высшем и низшем уровнях, не говоря уж о том, что вековая репутация Англии как страны, в которой можно не бояться покушения на убийство по политическим мотивам, пойдет прахом. Как видишь, я обращаюсь к тебе не только от имени полиции.

      – Полиция как институт, призванный служить народу… – начал Громобой, но осекся и, как показалось Аллейну, покраснел.

      – Ты хотел сказать, что нам следует знать наше место? – мирно осведомился Аллейн.

      Громобой поднялся и принялся мерить шагами комнату. Аллейн тоже встал.

      – У тебя талант ставить человека в неудобное положение, – вдруг пожаловался Громобой. – Я это еще по «Давидсону» помню.

      – Похоже, я был препротивным мальчишкой, – откликнулся Аллейн. Он чувствовал, что уже сыт «Давидсоном» по горло, да и что еще оставалось сказать? – Я отнял у вашего превосходительства слишком много времени, – произнес он. – Прошу меня простить.

      И замолк, ожидая разрешения удалиться. Громобой скорбно уставился на него.

      – Но ты же согласился позавтракать с нами, – напомнил он. – Мы договорились. Все уже подготовлено.

      – Вы очень добры, ваше превосходительство, но сейчас только одиннадцать часов. Не могу ли я до того времени вас покинуть?

      К полному своему смятению, он увидел, как налитые кровью глаза Громобоя заполняются слезами. С величавым достоинством гигант произнес:

      – Ты меня расстроил.

      – Мне очень жаль.

      – Я так обрадовался твоему приезду. А теперь все испорчено и ты называешь меня «превосходительством».

      Аллейн ощутил, как у него дрогнули уголки губ, и в то же время его охватило странное сострадание. Совершенно неуместное чувство, решил он. Аллейн напомнил себе, что президент Нгомбваны отнюдь не принадлежит к восторженным простачкам. Это хитрый, целеустремленный и порою жестокий диктатор, наделенный, что также следует признать, способностью быть верным другом. К тому же он – человек чрезвычайно наблюдательный. «И забавный, – думал Аллейн, стараясь ничем своих мыслей не выдать. – При всем при том он безумно забавен».

      – Ага! – внезапно взревел президент. – Ты смеешься! Мой милый Рори, ты смеешься! – И сам взорвался гомерическим хохотом. – Нет, это уж слишком! Согласись! Это же курам на смех! О чем мы спорим? Да ни о чем! Ладно, я буду послушным мальчиком. Буду вести себя хорошо. Скажи своим надутым друзьям из Специальной службы, что я не стану убегать, когда они начнут прятаться среди настурций на клумбе и переодеваться пожарными и дамами с собачками. Ну вот! Ты доволен? Да?

      – Я счастлив, – кивнул Аллейн. – Если, конечно, ты говоришь серьезно.

      – Серьезно-серьезно.