Мистификация дю грабли. Сергей Суров

развлечениями. Ничего особенного он не видел и в противостоянии необъяснимого с естественным положением вещей, если это было не в убыток ему. Жизнь людей до сих пор соседствует с суевериями и со сверхспособностями Его Величества Случая. Короче, Владимир частенько путал границы между силами природы и волшебством своей власти. Нет, он не предлагал, как некоторые венценосные полудурки, выпороть кнутами Босфор или море, или реку, но в этом он не видел ничего невозможного или предосудительного. (Закон – это власть, а власть у того, у кого в руках закон).

      Возьмите вот, к примеру, кошек. Ох, и блудница была эта царьградская Мурка. Ох, и блудливая. По три помета в год, и в каждом самое малое четыре-пять котят. Но власть князя – святое! Сам казначей князя по приговору Владимира раздавал котят боярам и князьям. С той поры остался с лёгкой руки князя обычай: отдавая котёнка в чужие руки, брать за него хотя бы копейку. Ну, тогда платили много. Бояре украдкой всхлипывали слёзно. Вы же знаете, какое умиление могут вызывать хвостатые, полосатые, а как умилялись люди, ощупывая свои пустые кошели после такого подарка. Плакали, но платили. Вот так по Руси и разбежались потомки Царьградской блудницы. И русичам пришлось смириться с новым, на века обретенным чувством сопереживания к мартовским воплям кошачьих свадеб. Вот вам и власть князя, вот вам и силы природы…

      И вот как-то раз на шум и гам в верхней горнице примчались Добрыня с Прокопием. Повезло им как невольным свидетелям: по всей горнице при свете тусклых слюдяных оконцев летали перья и пух, полуослепший от прилипшего к лицу пуха князь яростно от кого-то отмахивался, а по углам волчком крутился попугай, пытаясь прикрыть хоть чем-нибудь свою беспощадно ощипанную тушку. На полу, среди вороха перин (византийская мода и сюда добралась) и соболиных накидок барахтались две бесстыдно оголенные девицы. А по горнице, ослепленный прилипшими к голове пухом и перьями, вращался во все стороны Владимир и продолжал яростно от кого-то отбиваться кулаками:

      – Лови его, Добрыня! – отплевываясь от перьев, заорал князь. – Гад, мне советы давал, шо с девками делать! Только начну с какой забавляться, он мне: «Давай быстрей, а теперь чуть помедленней, да кто так за сиськи-то держится?»

      – Эх, Володя, Володя, шо ж ты днём-то? – укоризненно намекнул воевода на распорядок дня.

      – Так ночью он вообще по всему терему драки с домовыми устраивает. Аж жуть берёт иногда. Поединщик хренов. Я его уж и так и сяк… Не, Добрыня, ты не подумай чего. Я вон Рогнеду, – стал загибать пальцы Владимир, – и при матушке её, и при папаньке еённом, да народу столько было, но никто ж из них не подсказывал, шо мне с нею делать. Отодрал её за милую душу по-всякому прилюдно и ниче. А этот гад не унимается… Ночью сам не спит, и другим весело, а днём… – махнул рукой Владимир. – Совсем какой-то озабоченный. Держи его! На кухню его, Добрыня, на кухню! Под лучком, с чесночком. Да к ужину! – Владимир, как мог, очистил лицо и шею от перьев и, сменив гнев на милость, продолжил: –