Литовский узник. Из воспоминаний родственников. Андрей Львович Меркулов

все небо облетали, сказали, что никакого Бога там нету.

      – Для кого нету, а для кого есть. И я тебе скажу, – Марья хитро улыбнулась, – в тебе он тоже есть. Он тебя любит, и ты его тоже. Только тебе невдомек еще, ты об этом еще не думал. А душа твоя тянется к доброму. Ты вот ко мне приходишь. Дрова пилить, огород поливать, картошку убрать подсобишь. Зачем тебе хлопоты такие?

      Петька смутился, опустил глаза, потом поднял их на Марью, сказал:

      – Ты ж одна, баба Маня, старенькая, кто тебе поможет. А мне не трудно.

      – Во-от, Петенька. Видишь ты горе людское, жалко тебе, потому как доброта в тебе живет. Ты рад помочь слабому. А это есть Бог, в этом он и есть, – она положила руку на Библию, – здесь так и прописано. Выходит, – она развела руками, – ты у нас верующий, с Богом живешь. Это хорошо, Петя; с Богом все бы жили, не было б столько горя. Другая бы жизнь была. Ну, срисовал свои буквы?

      Сбитый с толку бабкиными объяснениями, Петька показал на икону, висевшую перед ним в углу комнаты: «А это кто ж тогда, не Бог, что ли?»

      Марья взглянула на икону, которой каждый день по утрам и перед сном отдавала поклоны, тоже спросила:

      – Как же, Петя, можно Бога нарисовать, если его увидать нельзя? У него же нет лица, на небе его не найти. Нет способности в соображении нашем понять это. Думаю, он везде есть. Во мне, в тебе, в букашке, в травинке каждой. Вот идешь ты по лесу. Дышать легко, птички поют, ручей плескает. Вода чистая, светлая. На дне камушки, по ним струйки бегут. Так светло на душе. Жить охота, и чтоб всегда было так хорошо. Это от Бога. Сделал ты человеку добро – душа радуется, сделал плохо – она мается, кто-то говорит тебе – иди, мирись, проси прощения – это говорит Бог твой. Такого Бога мы любим, поклоняться хотим ему. Вот и вообразили, – показала она на икону, потрепала его хохлатый затылок.

      Когда Петька ушел, Марья, не зная, чем заняться, походила по комнатам, скрипя половицами; села у окна. «Петю учу, а у самой осталась ли радость какая в душе?» Она перекрестилась – «Господи, помилуй мя, грешную, укрепи разум, очисти грехи наша».

      Сгущались сумерки. Редкое окно светилось в темноте, ни одного человека нигде не было видно. Тишина и покой завладели всем. Шевелились от легкого ветра ветви старого клена у дороги. Последние его листья бесшумно блеснули за окном. Марья подняла грустные глаза, долго смотрела в небо. «Осталась; знаю, что осталась, а то как бы жила. Какой сегодня день?» – подумала она, встала и, подойдя к висевшему на стене календарю-месячнику, долго водила по нему сухим твердым пальцем, но, ничего не сообразив, вернулась обратно. «Малая пречистая прошла ли? Должно быть, прошла. Совсем из ума выжила, скоро все забуду». Она снова перекрестилась: «Господи, Отче наш, не прогневайся, не помяни грехов наших». Опять поглядела в темноту за окном: «Что тогда-то мы делали в это время? Большой праздник был. Урожай славили. Сколько радости было, веселья. Куда все девалось?»

      Долго сидела она в тишине, подперев щеку рукой, глядя на редкие огни вдоль дороги.

      «Умирает радость.... И мне скоро умирать, – подумала Марья. Так что на все воля Божья.