Король плоти и костей. Лив Зандер

что захрустела солома. Ноги ее сползли с кровати, и пуповина утонула в грязи.

      Уильям, хмурясь, смотрел на ребенка со смесью облегчения и ужаса – и оттого уголки его губ то приподнимались, то опускались.

      – Он… жив?

      Во рту у меня пересохло.

      Жив ли он?

      Чем дольше Уильям смотрел на меня, чем дольше Сара оставалась неподвижной, чем дольше оба они ждали ответа, тем холоднее становился воздух вокруг меня. Будучи повитухой – сколько раз я видела, как матери укачивают новорожденных, баюкают плачущих малышей при полной луне – а поутру обнаруживают их холодными и одеревеневшими. Существует ли более жестокое проклятие?

      Придерживая мальчика одной рукой, другой я подхватила со стоящего возле кровати стула вязаное одеяло и набросила его на младенца. Возможно, он и не нуждается в тепле, но будь я проклята, если я не дам ему этого тепла, пускай мы пока ни в чем не могли быть уверены. В горлышке мальчика зародился первый крик: влажное бульканье оставшейся в легких жидкости. По спине моей пробежали мурашки.

      Это ничего не значит.

      Все новорожденные кричат. Все плачут.

      – До утра ничего не могу сказать. – Не могу и не хочу. – Молитесь, чтобы он взял грудь, но… готовьтесь к тому, что мертвые голода не испытывают.

      Уильям встал, протянул руки, как будто собираясь взять сына, но сразу бессильно уронил их.

      – Но он… он же пытается завыть.

      Завыть.

      Выть и бродить.

      Вот что проделывают трупы в полнолуние. Они воют и бродят, неуемные в своем стремлении добраться до Сумрачной башни на юге, и вопят, когда та не впускает их. Башня созывала их, словно жестокая сирена: каменный замок, окруженный горами трупов, замок, в котором обитал дьявол, виновный во всех наших бедах. Зло во плоти, как называли его священники, неземное, сверхъестественное существо из иного мира.

      Король плоти и костей.

      Я передала ребенка Уильяму – тот принял его с неохотой.

      – Перережьте пуповину, дождитесь последа, держите его в тепле до утра… и молитесь. А мне надо придавить могилу Джона.

      Набросив плащ, спрятав голову под капюшоном, я вышла на улицу, и струи ливня тут же торопливо забарабанили по войлоку. Стук капель смешивался с глухим ворчанием, доносящимся из стон-ямы, и все внутри съежилось от беспокойства. За месяц яма переполнилась. Неужели в прошлом трупы действительно сжигали?

      Наверное, это просто очередная байка…

      Я завернула за угол здания суда, нырнула в кирпичную арку и вошла на кладбище. Между могилами бежали мягко поблескивающие ручьи, отражая мутный свет сияющей где-то за тучами полной луны. Вдоль кованых оградок выстроились мешки с зерном, хотя некоторые селяне уже перетащили их на могилы.

      – Этого зерна мне хватило бы на год, – пробормотала я, направляясь к дубовой двери, прислоненной к ограде.

      Ухватилась за край, поднатужилась, чуть ли не по щиколотку утопая в раскисшей земле, и… Проклятье, ну и тяжелая эта штука. Дверь упрямилась, выворачивая углами комья дерна. Меня бросило в пот, мышцы отчаянно заныли.