Слово и дело. Книга 1. Царица престрашного зраку. Валентин Пикуль

распорядился Волынский.

      Долгополые бились в пол перед губернатором.

      – Ну, страстотерпцы, – рявкнул он на них, – врите… Да врите, опять же, экстрактно – лишь по сути дела…

      «Страстотерпцы» рассказали всю правду, как есть. Церквушка Главы Усекновения стоит ныне по соседству с молельней татарской. И пока они там о Христе плачут, татаре шайтанку своего кличут. Но того не стерпел вчера ангел тихий и самолично заявился…

      – Кто-кто явился к вам? – спросил Волынский.

      – Ангел тихий…

      – Так, – ничуть не удивился губернатор. – Явился к вам этот ангел. Как же! Ну и что он нашептал вашей шайке?

      – И протрубил, чтобы, значит, не быть шайтану в соседстве. О чем мы и приносим тебе, губернатор, слезницу.

      Волынский прошение от них взял, но кулаком пригрозил:

      – Вот ужо, погодите, я еще спрошу этого тихого ангела – был он вчера у вас или вы спьяна мне врете?

      Шубу оплеч накинул – не в рукава. Вышел губернатор, хватил морозца до нутра самого. И велел везти себя:

      – На Кабаны – в застенок пытошный!

* * *

      Приехал на Кабаны… Подьячий Тишенинов изложил суть: женка матросская, Евпраксея Полякова, из слободы Адмиралтейской, почасту в дым обращалась и сорокой была…

      Волынский локтем спихнул мусор со стола, сел.

      – Дыбу-то наладь, – велел мастеру голосом ровным.

      Палач дело знал: поплясал на бревне, ремни стянул.

      – Сразу бабу волочь? – спросил он хмуро…

      Артемий Петрович взглядом подозвал к себе Тишенинова:

      – Человече, сыне дворянской… Имею я фискальный сыск на тебя: будто ты сорокою был и в дым не раз обращался.

      Тишенинов стал как мел и в ноги Волынскому – бух:

      – Милостивец наш, да я… Всяк на Казани ведает: не был я сорокою, в дым не обращался я!

      Волынский палачу рукою махнул:

      – Вздымай его!

      Ноги – в ремень, руки – в хомут. Завизжало колесо, вздымая подьячего на дыбу. Шаталась за ним стена, вся в сгустках крови людской, с волосами прилипшими…

      – Поклеп на меня! – кричал Тишенинов. – Ковы злодейские!

      Палач прыгнул ногами на бревно: хрустнули кости.

      Двадцать плетей: бац, бац, бац… Выдержал!

      Артемий Петрович листанул инструкцию – «Обряд, каково виновный пытается». Нашел, что надо: «Наложа на голову веревку и просунув кляп, и вертят так, что оной изумленный бывает…»

      Прочел вслух и палачу приказал:

      – Употреби сей пункт, пока в изумление не придет…

      Опять выдержал! Только от «изумления» того орал истошно.

      Волынский был нетерпелив – вскочил, ногою притопнул.

      – Огня! – сказал. – С огнем-то скорее…

      Воем и смрадом наполнился застенок казанский. Жгли банные веники. На огне ленивом Тишенинов показал, что сорокой он был и в дым часто обращался…

      – А с женою, – подсказал ему Волынский, – случаюсь блудно по средам и пятницам…

      – Случаюсь, –