Слово и дело. Книга 1. Царица престрашного зраку. Валентин Пикуль

палатах.

      Наступало 19 января 1730 года – день свадьбы.

      Алексей Григорьевич сам измучился и сына измучил:

      – Ванька, подсунь бумагу-то… Может, и наскребет как!

      – Да не выходит Остерман, батюшка! Я и сам рад бы!

      – Следи, следи, Ванька… Когда-нибудь-то он выйдет?

      – Боюсь, батюшка, что никогда…

* * *

      Петр Второй рывком поднялся с подушек на острых локтях.

      Прохрипела страшная маска лица:

      – Сани запрягайте – еду к сестре!

      И упал на подушки…

      Были при нем в этот момент только двое: Остерман – с непроницаемым козырьком на глазах и фаворит – с фальшивым завещанием в кармане…

      Опять забили часы половина первого ночи.

      Мужеское колено дома Романовых пресеклось навсегда.

      Россия начинала жить без царя.

      Эпилог

      Как раз в этом 1730 году —

      «В селе Ключе, недалече от Ряжска, кузнец, Черная гроза прозываемый, зделал крылья из проволоки, надевал их, как рукава. На вострых концах надеты были перья самые мяхкие, как пух из ястребов и рыболовов, и по приличию на ноги такоже, как хвост, а на голову, как шапка, с длинными мяхкими перьями. Летал тако: мало дело ни высоко, ни низко. Устал и спустился на кровлю церкви, но поп крылья сжег, а его проклял».

      Летопись вторая

      Боярская пора

      Была пора – боярская пора!

      Теснилась знать в роскошные покои,

      Былая знать минувшего двора,

      Забытых дел померкшие герои…

М. Ю. Лермонтов

      Глава первая

      Полыхали костры на московских улицах. Бежали, крича, скороходы, и висло над первопрестольной дымное дрожащее зарево. Белели во мраке оскаленные морды лошадей.

      Волновался народ. Москве не привыкать пить из чаши «перемен наверху». Первый глоток – самый горький! – москвичам достается. Грамотеи книжные поминали убиение царевича в Угличе да Гришку Отрепьева. В толпе, тряся бородами, похаживали старики, кои не забыли еще бунтов стрелецких да голов сечение.

      «Мужеское колено дома Романовых пресеклось навсегда…»

      Ой, как бы не замутилась земля Русская! Жди беды, народ православный: начнутся смуты боярские. Лихолетье да пиры кровавые. Будет щука жрать щуку, давясь костями…

      Чаще всего выкрикивали в толпе имя цесаревны:

      – Елизавета – дщерь Петрова, вот ее и надо сажать!

* * *

      Князь Дмитрий Михайлович Голицын отошел от окна: «Елизавета? Нет, только не Лизку…» Служки разоблачали после соборования членов Синода, к духовным подошел фельдмаршал Долгорукий:

      – Персон синодальных просим поумешкать с уходом. Благо будет сейчас советованье важное об избранье государя нового…

      Дмитрий Голицын повернулся вдруг столь скоро, что с парика мятого пудра посыпалась.

      – Братия! – закричал пронзительно. – За грехи великие и пороки, от иноземцев воспринятые, господь бог отнял у нас государя нашего… Сейчас же министрам верховным для совета тайного за мной следовать! Да велите звать вице-кан�