Башня поэтов. Анвар Исмагилов

я этих стасовских любимцев

      за пышный вид и право исправлять:

      макай меня в немецкую тарелку,

      учи во фрунт гармонию равнять!

      Прислушаюсь – какие ветры, Боже!

      А черт за русской печью корчит рожи…

      Арсений Голенищев есть поэт!

      А песню смерти мне поют рогожи.

      Кудлата голова моей Музыки,

      сквозь волосы просвечивает небо,

      и вспомоществованья ниоткуда.

      Жил налегке… И ухожу нелепо…

      Оплачь, Поэт, громадный этот храм!

      Я был здесь архитектор и строитель,

      и каменщик, и витражист, и служка.

      Он был мне дом, любовь и вытрезвитель.

      Безумцы одиноки. Их семья —

      поэты, музы, дервиши, юроды,

      художники, деревья, берега.

      И крылья неосознанной Свободы!

      Тюмень, декабрь 1989 года

      Черная ночь

      Да, все длится и длится позорная чёрная ночь!

      И привставшая с пухлых колен непутёвая дочь,

      ободранка-поэзия попкой виляет набитой

      и варганит для мамочки-жизни побаски блатные,

      и глотает взахлёб кратковременный воздух-напиток,

      где блуждают нейтроны Свободы, введённой отныне.

      Нет, позвольте мне в шабаш потентов не лезть и за гривну!

      Я киваю налево-направо с покорнейшей просьбой:

      не тяните меня, я и так от морозов охрипну.

      Лучше прежний шалаш, даровой, подзаборный, подзвёздный,

      чем участие в гонке талантов на приз Хлебодачи,

      чем на новую партию граждан несытых батрачить!

      Мои пальцы протёрты до дыр непокорной струной,

      мои губы истерзаны ветром и женской любовью.

      Я лечу над пропитой дотла подбугорной страной,

      изумляясь привычке делить и охоте к разбою.

      И все длится и длится почти предрассветная ночь!

      Но Афина-Паллада забыла, как видно, дорогу,

      и бездумная клака готова скандалу помочь,

      если наш прима-бас поскользнётся на горсти гороху.

      Скажем, спросят меня, что я делал, когда кто-то строил?

      Отвечаю: не строил и сам я недорого стоил.

      Руки дёшевы были, а ум продавался навынос,

      а от этих страстей и душа потеряла невинность.

      Так скажите на милость: куда мы плывём и зачем?

      Тонет пьяный корабль, и все громче кричит казначей.

      На подмоченной куче бумаги портреты и цифры,

      и все гуще потёмки, на картах лишь кляксы и шифры.

      Но ласкает глаза многозначный зелёный бугор.

      Ветер в небе полощет берёзу и шепчет в укор:

      «Простодушная белая дева, ликуй невпопад!

      Ты забыла, что августы смертны, и ждёт снегопад.

      Так зачем ты купаешься в небе и облаке снежном?

      Только горе бессмертно, а радость оплатишь листвой.

      К ноябрю наготой затрепещешь в предзимье кромешном,

      а что было в осеннем пиру – было, но не с тобой».

      Так и я с перекатной отвагой лечу по России.

      Небеса затмевают пожары гражданской войны.

      Но за что б ни тянули к ответу и чем