«То, что мы зовем душой…» Избранные стихотворения. Александр Кушнер

позже

      Уже не случалось; не знанье причин,

      А знанье причуд; не топтанье в прихожей,

      А пропуск в покои, где кресло и ложе.

      Любил – и, наверное, тоже любим

      Был, то есть отвержен, отмечен, замучен.

      Какой это труд и надрыв – молодым

      Быть; старым и всё это вынесшим – лучше.

      Завидовал птицам и тварям лесным.

      Любил – и теперь еще… нет, ничего

      Подобного больше, теперь – всё в порядке,

      Вот сны еще только не знают того,

      Что мы пробудились, и любят загадки:

      Завесы, и шторки, и сборки, и складки.

      Любил… о, когда это было? Забыл.

      Давно. Словно в жизни другой или веке

      Другом, и теперь ни за что этот пыл

      Понять невозможно и мокрые веки:

      Ну что тут такого, любил – и любил.

      Куст

      Евангелие от куста жасминового,

      Дыша дождем и в сумраке белея,

      Среди аллей и звона комариного

      Не меньше говорит, чем от Матфея.

      Так бел и мокр, так эти грозди светятся,

      Так лепестки летят с дичка задетого.

      Ты слеп и глух, когда тебе свидетельства

      Чудес нужны еще, помимо этого.

      Ты слеп и глух, и ищешь виноватого,

      И сам готов кого-нибудь обидеть.

      Но куст тебя заденет, бесноватого,

      И ты начнешь и говорить, и видеть.

      «Какое чудо, если есть…»

      Какое чудо, если есть

      Тот, кто затеплил в нашу честь

      Ночное множество созвездий!

      А если всё само собой

      Устроилось, тогда, друг мой,

      Еще чудесней!

      Мы разве в проигрыше? Нет.

      Тогда всё тайна, всё секрет.

      А жизнь совсем невероятна!

      Огонь, несущийся во тьму!

      Еще прекрасней потому,

      Что невозвратно.

      Пиры

      Андрею Смирнову

      Шампанское – двести бутылок,

      Оркестр – восемнадцать рублей,

      Пять сотен серебряных вилок,

      Бокалов, тарелок, ножей,

      Закуски, фазаны, индейки,

      Фиалки из оранжерей, —

      Подсчитано все до копейки,

      Оплачен последний лакей.

      И давнего пира изнанка

      На глянцевом желтом листе

      Слепит, как ночная Фонтанка

      С огнями в зеркальной воде.

      Казалось забытым, но всплыло,

      Явилось, пошло по рукам.

      Но кто нам расскажет, как было

      Беспечно и весело там!

      Тоскливо и скучно!

                                  Сатира

      На лестнице мраморный торс.

      Мне жалко не этого пира

      И пара, а жизни – до слез.

      Я знаю, зачем суетливо,

      Иные оставив миры,

      Во фраке, застегнутом криво,

      Брел Тютчев на эти пиры.

      О, лишь бы томило, мерцало,

      Манило до белых волос…

      Мне жалко не этого бала

      И пыла, а жизни – до слез,

      Ее толчеи, и кадушки

      С обшарпанной пальмою