Средство от бессмертия. Елена Кивилампи

это пост охраны у ворот и камеры наблюдения по периметру.

      Мы с Полозовым медленно шли по дорожке между деревьями, щурясь от утреннего солнца и сбивая росу с травы у кромки бордюра. Уже отцвели сирень и боярышник, скоро должны были зацвести каштан и липа, хотя в повседневном сумбуре внимание на такие события обратит разве что аллергик. Вокруг нас копошилась, сновала и суетилась разнообразная жизнь, какую только законченный циник решился бы назвать «биомассой». С ветки на ветку перескакивали мелкие птахи. Удивительно, что каждой из них назначено прожить всего год или два, – а вернись мы сюда через двадцать лет, ничто не изменится: тот же щебет, те же повадки, те же нехитрые заботы.

      Над прудом то зависали, то резко срывались в полёте стрекозы – и даже не ведали своим мозгом меньше просяного зёрнышка о том, что где-то в этот момент в институтах и конструкторских бюро лучшие создатели летательных аппаратов ломают головы, пытаясь повторить их природное совершенство.

      Издалека доносился едва слышный колокольный звон. Тишина, покой и безветрие этого летнего утра напомнили мне строки из Лизиного стихотворения; она писала про загробные луга, куда одинокий странник выпустил своего коня:

      …Там тёплый пруд в глухой траве затерян

      И сосны от корней одеты мхом.

      А я тот путь, что мне судьбой отмерен,

      Один и не скорбя пройду пешком.

      – Да, воистину райское место, – сказал Полозов. – Давно я так не отдыхал душой.

      – А я и подавно. Тем более, что в аду я уже побывал – я не про тюрьму, я про свою бывшую службу.

      – Я в курсе. Я вашу жизнь изучил, можно сказать, под лупой.

      – Вот так рвение к работе!

      – Да тут дело не в работе. Не обольщайтесь, я не столько ради вас старался, сколько ради себя любимого. Помните, вы спрашивали меня, не встречались ли мы раньше?

      – Да, было такое.

      – Так вот, меня после нашей первой встречи тоже стало преследовать дежавю. Даже сейчас мне кажется, будто мы с вами уже когда-то гуляли по саду или парку где-то далеко, в другом месте, может быть, в какой-то прошлой жизни, и точно так же шли неспеша по дорожке и говорили о чём-то важном и интересном. Вот как такое возможно?

      Мы дошли до конца аллеи и собирались поворачивать назад, как вдруг на скамейке под деревьями я заметил Свету – ту самую беременную пациентку, что напомнила мне мою покойную жену.

      В этот раз она была не с мужем, а с сиделкой. Света по-прежнему вела себя, как запертый в клетке дикий зверёк: затравленно озираясь по сторонам, она одной рукой прикрывала живот, а другой теребила висевший на шее золотой крестик. На секунду мы встретились с нею глазами, и я почувствовал укол в сердце. Она что-то беззвучно шептала, и я прочёл по губам: «Господи, спаси!»

      – Бедная девочка, – сказал Полозов, кивнув в сторону Светы. – Совсем не в себе, никого не узнаёт, даже мужа. И объяснить толком ничего не может. Малик так и не сумел её разговорить.

      – У меня тоже на душе кошки скребутся. Тут и захочешь помочь – а не знаешь,