Грибники. Вера Михайловна Флёрова

где-то голосили бабы.

      – Косой его, – объяснил граф. – Лезвием по шее. Только что. Теперь дознание будет. Но нас это не касается.

      – А что, – Касатон шумно дышал, – что нас касается?

      – Нас касается вот что, – граф поднял свечной огарок, уже еле различимый в темноте. – Нужна мне хозяйка в замок. Ты человек не последний, дочь у тебя красавица. Я на ней женюсь; ребенка признаю своим, образование ему дам. От тебя только одно требуется…

      – Ваше сиятельство, – оторопел Касатон, – неужели…

      – Да, – кивнул граф. – Вы, Касатон Гордеич, должны молчать. До самой смерти. А после нее… после можете просить, что хотите.

      «Что мне нужно… Я не знаю… я вообще не он… я – Марина!»

      – Хочу похудеть! – крикнул Касатон, внезапно осознав себя Мариной, чье главное желание было сильнее морока увлекательного сна.

      Граф улыбнулся.

      – Пять лет служить мне будешь, – сказал он. – Найди на окраинах стену, где написано «Тахрир» – свобода. Дальше все ясно будет. Ну и сны у тебя, Марина.

      …Марина сначала вскочила на кровати, а только уже потом проснулась. Все было так реально: деревня, битва, граф этот… даже запах утоптанной травы до сих пор мерещился.

      – Надеюсь, с Анфисой все в порядке, – прошептала она, вытирая потный лоб. – Ну и сны у меня, да.

      *

      За вечерней чисткой зубов Дана почему-то вспомнила, как в четыре года, в далекой стране, она и ее друзья, соседские дети, придумывали мороженое своей мечты. Дана придумала радужное. Слой вишни, слой апельсина, слой лимона, затем киви, голубика, слива, черника. И вот она рассказывала детям, что мечтает такое попробовать. А дети уважительно молчали.

      В последовавшем за тем воспоминанием сне Дана снова была четырехлетней девочкой с радужным мороженым в руке. Она стояла посреди площади, обросшей по периметру бурьяном и злаками, розовыми цветами мальв и разноцветными – космеи.

      Вокруг свистели и рвались снаряды. Над головой был слышен гул самолетов, а Дана совсем не знала, куда идти, и понимала, что через пару секунд ее убьют, и она проснется. Проснется, так и не попробовав радужное мороженое, потому что война была ценой за исполнение детской мечты.

      Рядом просвистел осколок, и щеку обдало жаром.

      Не сон? Слишком логично.

      Дана огляделась.

      – Девочка, – шептал кто-то, укладываясь в паузы между выстрелами. – Девочка, падай! Падай на землю!!!

      Голос шел из подвала ближайшего дома, и, хотя дом был далеко, звук долетал хорошо.

      Дана упала на локти. Рядом взметнулась земля, поднятая разрывной пулей. Очередь с самолета. Пригнув голову, Дана ползла на локтях к окну подвала.

      Одна пуля зацепила ее толстое драповое пальтишко, обожгла бедро. Другая тронула волосы.

      Дана ползла и плакала. Мороженое не дадут сьесть. Чего устроили, лишь бы не позволить.

      Но вот и окно.

      Чьи-то белые руки взметнулись навстречу, потащили вниз.

      – И хорошо… отлично, – говорил кто-то, неумело отряхивая маленькую Дану, так и не выпустившую