.

совместным вскрытием книги на заваленном бумагами офисном столе девушки, несмотря на объединившее их общее дело, смотрелись контрастно. Худая, гибкая, как проволока, черноволосая Дана, и неуклюжая, необъятных размеров круглолицая шатенка Марина, которая только добыв из своей прически шпильку, уже начинала потеть и задыхаться.

      Зато пальцы у Марины были ловкие; пару раз крутанув загнутой шпилькой в замке, что-то зацепив, она выдохнула и ткнула пальцем в бронзовый угол:

      – Готово. Красивая. В антикварной лавке купила?

      – Взяла почитать у подруги. Марин, ты уверена, что тебе это будет интересно?

      – Ой, конечно! Можно я тоже посмотрю?

      Будучи человеком одиноким и неприкаянным, Марина исповедовала навязчивость как норму общения.

      Обычно Данка ее посылала, но тут сжалилась и пожала плечами. Хочет читать воспоминания графа – пусть читает. В конце концов, граф – фигура виртуальная, и Марина не станет его ревновать к Дане, как еще совсем недавно ревновала к ней нового сотрудника Ростислава Пуговкина. В итоге Пуговкин достался Дане, но оказался скучным прагматиком, не видящим дальше собственного носа.

      Начали девушки, как воспитанные люди, с первой страницы.

      «Уважаемый читатель! Мы с тобой живем в эпоху утраты таких понятий, как честь, дружба, благородство и самопожертвование. Мы видим, как…».

      – Да граф у нас моралист, – хмыкнула Дана, однако Марина на ее иронию не отреагировала. Она увлеклась текстом, а уже через полчаса хлюпала носом вытирала глаза.

      – Вот ведь люди раньше умели, а? – вздыхала она. – До мурашек…

      – Чебурашек, – передразнила ее Дана.

      Текст читался легко, и она вдруг пожалела, что делит его с кем-то.

      *

      Той ночью во сне Марина, что называется, первый раз в жизни почувствовала не только мурашки, но и саму себя мужиком. Некоторые реальные особи мужского пола и за всю жизнь не разу им не бывают, а у Марины, вот, получилось – зажиточным деревенским мужиком, обремененным двумя сыновьями и взрослой красавицей-дочерью, работниками и приживалкой.

      Сон начался с горницы, где за столом за столом собралась семья, перед большим казаном картошки. У каждого в руке была деревянная ложка с вырезанным на ней именем. От ложки Марина узнала, что ее зовут Касатон, жену – Марья, сыновей – Архип и Матвей. Что же до дочкиной ложки, то лежала она на столе надписью вниз.

      Откуда-то Касатон знал, что никто не станет есть, пока он первый не протянет руку к казану.

      Касатон крякнул, подцепил из казана, откусил, заел луковицей. Занавеси в горнице отчего-то были задернуты, хотя на дворе стоял день.

      – Ты б сходила прогулялась, Анфиса, – шептала мать, – Тешка на кухне занята, воды принести некому.

      Тешкой, знал Касатон, звали их бабку-приживалку, непонятно кому непонятно кем приходившуюся, но полезную в хозяйстве, хоть и жутко трепливую.

      – Не могу я, матушка, – отвечала Анфиса.

      Теперь Касатон вспомнил, что дочь его, бледная, слабая, уже третью неделю