Призраки Иеронима Босха. Сарториус Топфер

и в детстве этому не верил и тихонечко, левой рукой, продолжал тягать тесто.

      – Когда Аалт ван дер Вин увидела этого Петера, она даже в лице не изменилась, – сказал Йерун. – Вот это меня и убедило в истинности ее любви. Ведь если бы она была перед ним виновата, она бы сделала такое лицо, – он вытаращил глаза и раскрыл рот: как бы в ужасе. А если бы он был ей противен, она бы сделала такое лицо, – он скривил губы на сторону и прищурился. – А если бы она вообще его забыла, она бы сделала такое лицо… – Тут Йерун поджал губы и устремил взгляд куда-то на колбасу, подвешенную к потолку в углу кухни. – Но ничего подобного она не сделала.

      – Что, ничуточки не удивилась? – переспросила мать. – Ведь они почти год не виделись!

      – Даже больше года, – подтвердил Йерун. – Но ей хоть бы хны. «Ах, – говорит, – какая милая у вас жаба в платьице!»

      – А у него правда была жаба в платьице?

      – Правда.

      – Тьфу, – плюнула мать, – как можно такую мерзость при себе носить?

      – Он завернул ее в листок, вырванный из книги, поэтому она не была такой уж мерзостью, – ответил Йерун.

      – Ну не знаю, – сказала мать, налегая на тесто. – У них эти лапки… как у младенчиков. Нет, как у насмешки над младенчиками.

      – А потом они как побегут! – сказал Йерун. – Аалт схватила Петера за руку и помчалась, как заяц от гончей.

      – Ну надо же!

      – Служанка – та, что вечно ходит за Аалт, – хотела было их нагнать, да куда там! Скакала и прыгала, бедная, запнулась о камень и растянулась во весь рост. Голову разбила.

      – А Гисберт что?

      – Гисберт же врач, он сразу начал осматривать больную, считать ей пульс и рассуждать, не следует ли применить пиявки.

      – Да что с этими людьми! – в сердцах бросила Алейд. – От него невеста убежала, а он про каких-то пиявок рассуждает…

      – Гисберт, скорее всего, не понимает, что Аалт убежала. Ему могло показаться, что она просто решила немножко побегать.

      – А это не так? – спросила мать, внимательно всматриваясь в младшего сына.

      Может быть, оттого, что Йерун был левшой, но скрывал это, он умел видеть вещи со всех сторон, то есть как справа, так и слева. Поэтому его суждения часто оказывались самыми верными.

      – Аалт ни мгновения не сомневалась, – после долгого молчания сказал Йерун. – Когда она была с Гисбертом, то часто задумывалась – то ныряя в свои мысли, то выпрыгивая оттуда. А с Петером этого и в помине не было. Она просто убежала.

      – Поживем – увидим, – сказала Алейд. – Не верю я, чтобы такая девушка могла поступить столь легкомысленно.

      – Аалт легкомысленная, – возразил Йерун, – но этот поступок она обдумывала больше года.

      Он отщипнул еще один кусочек теста, кивнул матери и вышел из кухни.

      Суматоха в доме главы пятой камеры редерейкеров Гисберта ван дер Вина поднялась ближе к вечеру, когда, охая и стеная, вернулась служанка с перевязанной головой. Через пень-колоду она объяснила, что упала и ударилась, а Гисберт Тиссен оказал ей