Возвращение Арсена Люпена. Морис Леблан

шофер отправил из Сен-Никола телеграмму по тому же адресу: «А.Л.Н. Контора 45. Париж». У меня оказалось доказательство того, что Жан Даваль был связан с бандой, организовавшей похищение картин.

      На этот раз господину Фийелю возразить было нечего.

      – Согласен. Соучастие установлено. Что же из этого следует?

      – Во-первых, то, что вовсе не беглец убил Жана Даваля, потому что Жан Даваль был сообщником.

      – А кто же тогда?

      – Господин следователь, вспомните первые слова господина де Жевра, когда он пришел в себя. Они, кстати, занесены в протокол как фигурирующие в показаниях мадемуазель де Жевр: «Я не ранен. А Даваль? Он жив? Где нож?» И сравните все это с показаниями самого господина де Жевра, тоже занесенными в протокол, в той части, где он рассказывал о нападении: «Человек бросился на меня и свалил с ног ударом кулака в висок». Как мог господин де Жевр, лежавший в тот момент без сознания, знать, что Даваля ударили ножом?

      Ботреле не стал дожидаться возражений. Казалось, он хотел поскорее закончить и выразить свою мысль, так что без промедления продолжал:

      – Значит, именно Жан Даваль провел в гостиную троих грабителей. Когда он остался там с одним из них, судя по всему, главарем, из будуара послышался шум. Даваль, распахнув дверь, оказался лицом к лицу с господином де Жевром и кинулся на него с ножом. Но господину де Жевру удалось вырвать нож и самому ударить им Даваля, после чего он сам упал, сраженный кулаком незнакомца, которого несколько минут спустя девушки увидели в гостиной.

      Господин Фийель с инспектором переглянулись. Ганимар в растерянности покачал головой. Следователь обратился к господину де Жевру:

      – Господин граф, могу ли я признать версию достоверной?

      Тот не отвечал.

      – Помилуйте, господин граф, ваше молчание лишь утверждает нас в предположении…

      Господин де Жевр отчеканил:

      – Все сказанное полностью совпадает с истинным положением вещей.

      Следователь так и подскочил:

      – В таком случае не могу понять, что заставило вас вводить в заблуждение правосудие? Какой смысл скрывать то, что вы были вправе сделать, находясь в состоянии необходимой законной самообороны?

      – В течение целых двадцати лет, – ответил граф, – я работал бок о бок с Давалем. Я доверял ему. Он оказывал мне неоценимые услуги. Если он и предал, не знаю, из каких побуждений, мне не хотелось бы, по крайней мере в память о прошлом, предавать его деяние огласке.

      – Согласен, вам не хотелось, но вы должны были…

      – Я так не считаю, господин следователь. Пока невиновного человека не обвинили в этом преступлении, мой долг – не бросать обвинения тому, кто стал одновременно и преступником, и жертвой. Ведь он мертв. Я убежден, что смерть – достаточное ему наказание.

      – Однако теперь, господин граф, теперь, когда нам известна правда, вы можете свободно говорить.

      – Да. Вот два черновика его писем сообщникам. Я забрал их у него из бумажника сразу после того, как он скончался.

      – Какова